Просторная комната, на стенах следы серебристой краски, художник старался  изобразить цветы, которых не видел собственными глазами. Результатом стло внебрачное дитя вышивки, украшающей обложку молитвенника, и иллюстраций в фолианте по древней геральдике. 

-То ли цветы, то ли наконечники стрел, — думаю я вслух, рассматривая в неясном свете свечи разбросанные по стенам лилии.

Это приятно — иметь крышу над головой, возможность спать в теплой и свежей постели, без страха за собственную жизнь. Я давно не просыпаюсь от голосов, почудившихся из темных углов, в которые никогда не проникает свет ни солнца, ни луны, ни звезд. Меня давно никто не называл по имени в звенящей тишине пустой библиотеки. Призраки покинули стены замка и не спешат возвращаться туда, откуда их изгнали.

По другую сторону дверей выставлена стража. В случае опасности такому количеству солдат не отбить атаки, но задержать успеют. Задержать для чего? Чтобы я нырнул в нишу за старинным доспехом достославного предка? Опять сбежал, прикрываясь чужим доспехом, былым величием и тенью спорного подвига? Не слишком достойно моего рода, зато вполне достойно меня. А что если вдруг позабыть о спасении, стереть из памяти рычаг, спрятанный в железной перчатке. И просто встретить свою смерть, как мужчина, с оружием в руках. Желательно в застегнутых шатанах. Благородно, правильно, безрассудно. Глупо. А вдруг мне повезет и это будет просто укол в шею, я сам не пойму, почему вдруг под ухом окажется вытоптанный до желтого когда-то бордовый ковер. 

-Вы надеетесь умереть от руки мастера?

Все же не все призраки покинули замок. Вернее будет сказать, что один остался. И как на зло в спальне. Я сам распорядился поставить в угол напротив кровати обитое бархатом кресло. Оно не вписывалось в интерьер ни цветом обивки, ни породой дерева, ни искусно вырезанным на ножках орнаментом. 

-Напрасно надеетесь. Вам проломят череп, а перед этим распотрошат… как свинью.

Я злюсь. На призрака злиться бесполезно и даже смешно. Захватывающая разум злость направлена исключительно на меня самого. 

-Хотя бы не кастрируют, — выплевываю я в темноту.

-А вот этого я гарантировать не буду. 

Я не могу уловить его настроение, есть ли в его словах насмешка или это прямая, более не прикрытая ничем, угроза. Но ведь не он же стоит во главе той армии, что так ловко окружила высокие и надежные стены замка. Выходит я напрасно рисую себе мрачные картины, напрасно отыгрываю вновь и вновь свою смерть, то глупую и грязную, но достойную баллады, то действительно позорную, в тишине безымянного изгнания. В стране, где я не смогу назвать свое имя даже на смертном одре, в стране где я не посмею поднять капюшона сколько бы лет ни прошло, в стране, где я буду громче всех смеяться и восхвалять ненавистные мне имена, поднимая глинянную кружку. 

-Ну и подите прочь, — я без сил опускаю голову на подушку, я больше не могу думать, но и не думать, как будто впервые за долгое время, не получается.

Есть вещи неизменные. Я снова сбегаю. Теперь в мир снов.