В своих мыслях я уже брел назад в сопровождении чужого оруженосца. Обратная дорога обещала быть короткой, без единого оброненного слова. И вдруг я понял, что хочу совершить маленькое предательство по отношению к сопливому мальчишке. Я огляделся по сторонам ещё раз, крепостная стена явно проглядывала сквозь голые деревья, он не мог заблудиться. Но если бы этот человек вдруг провалился, то я оказался бы у земной тверди в долгу. Теперь я смотрел не на Виталио, а на тропу, уводившую вглубь болота.
— Возвращайтесь в замок, юноша. Хотите по следам. Хотите другим путём.
Мой голос прозвучал холодно и безразлично. Порой я удивлялся самому себе, обнаруживая в нём ноты презрения и брезгливости, казалось бы совершенно неожиданные для великодушного благородного рыцаря.
-Я не намерен выслушивать женские причитания и суеверия. Оставьте их для стариков и младенцев.
Мне хотелось прогнать его прочь, хотелось увидеть как среди деревьев исчезает его плащ, а если бы он вдруг решил бежать — наверное, я бы расхохотался.
-И вы пойдете один?
Виталио не стремился убегать от меня, размазывая по щекам слезы обиды. Была ли это природная глупость или в нём всё же оставалась капля гордости? Я не собирался думать о причинах этого промедления.
-Да, пойду. А вы хотите возвращайтесь, хотите стойте здесь столбом. Кажется, ваш милорд сейчас в замке. И вам бы лучше быть подле него.
Оруженосец рассматривал носки сапог. Я прекрасно понимал, что веду себя безобразно, но его недоверие и трусость заставляли меня поступать по-свински. Я бы многое отдал за то, чтобы сейчас на месте этой насмешки Создателя стоял другой. Он непременно тоже стал старше, и потерял не меньше, чем я. И мы бы брели по узкой тропе средь кочек и незамерзающих луж, вспоминая юность, делясь соображениями о политике и церкви. Наша беседа непременно была бы пропитана глубоким уважением друг к другу, и принесла бы душевный покой. Вот только я никак не мог назвать имя того, другого. Любое, что всплывало в моей памяти, тут же со смехом разбивалось на осколки. Ни один из них не хотел бы сейчас оказаться в моём обществе. И уж тем более не стал бы вести разговоры о политике и церкви. По мнению большинства из тех, чьи имена я вспоминал, мой ум не годился для подобных бесед. Я не знал того, о чем пытался рассуждать, и не мог избегать изящно расставленных ловушек. К тому же сейчас я и вовсе потерял из вида все нити политической паутины. Новые вельможи, новые генералы, новый маршал. Я не хотел ничего слышать. Я откупался налогами. Вновь встать на шахматную доску? Стать пешкой в чужой игре? И в полной уверенности нестись к последнему полю, чтобы превратиться в ферзя? А вместо этого попасть под копыта коня?
Когда я представлял себя, вновь входящим в королевский дворец, кто-то незнакомый тут же протягивал ладонь, но это оказывалось не рукопожатием: меня просто перетягивали на свою сторону. Сразу же рядом возникала другая фигура, она хватала меня за вторую руку и в свою очередь тянула на себя. Это походило на четвертование преступника. Я не желал себе этой участи.

— Я не думаю вас топить.

Я поймал себя на мысли, что ни разу в жизни не приглашал никого на прогулку вблизи замка. Дворяне, посещавшие нас сразу после смерти отца, никогда не искали моего общества. Несмотря на унаследованный титул, я оставался неважной фигурой вплоть до юношества. Герцогство душили неподъемные налоги, купцы и чиновники безбожно обирали мою мать, пользуясь малолетством лорда. А я лишь заходился в бессильной детской злобе. Разумеется я не мог ожидать дружеского внимания на этом пире собирателей падали. А друзья отца… Возможно именно от него я унаследовал неумение выбирать союзников. Союзников, а не друзей.

От крестьянских детей всегда плохо пахло. Один из моих предков стал святым после смерти, однако, даже этот факт не мог заставить меня  протянуть руку простому солдату или крестьянину. Безусловно потомок однвоременно и святого и языческого божества, одаривающий милостью чумазых смертных, вызвал бы народное восхищение. Но дружба все же не являлась милостью, а проще говоря не являлась подачкой. 

Дружба. Я задержал свой взгляд между двумя гладкими черными стволами погибших деревьев. Солнце оперлось об их верхушки и ярким весенним лучом ударило в глаза. За долгую зиму я совершенно отвык от него, и теперь по щеке пробежала непрошенная слеза. Я зажмурился. 

В наступившей темноте меня окружали не деревья, а люди. Несколько юношей в несвежих рубашках прижались друг к другу так близко, как будто хотели согреться теплом человеческих тел. Воздух вокруг был пронизан ночной сыростью и чем-то затхлым. Так пахнет из старых подвалов и склепов. Лица юношей казались мне смутно знакомыми, но я никак не мог вспомнить, кем они были, какую роль сыграли в моей жизни. Один из них, бледный и русоволосый, прижимал к груди забинтованную грязной тряпкой ладонь. Кто надоумил его перевязать рану подобной мерзостью? Молодые люди обнялись и до меня донеслись обрывки фраз. Так клянутся в вечной дружбе, правда исключительно в романах. Стоило ли говорить, что среди наивных романтиков стоял предатель? А, быть может, и нет. Я не знал. Не мог вспомнить.

Я опустил глаза, теперь под моими ботфортами собиралась желтовато-коричневая лужа. Это было неприятно, но воздух вокруг вновь стал звенящим от свежести. Смрад склепа растворился без следа и забрал с собой внезапно оживших призраков. Вперед убегала тонкая тропинка. Двигаться по ней можно было лишь друг за другом, но я и не собирался разгуливать под ручку с чужим оруженосцем. Я сразу же признался себе, что хочу дойти до деревни лишь потому, что надеюсь встретить там Колина. Телохранитель не стал бы задерживаться в охотничьем домике дольше двух дней, а на обратной дороге неприменно завернул бы в родную деревню. Колин был ровесником старого герцога и обязательно помнил моего гостя. Я хотел вернуть его в замок и подробно распросить. 

— Я не пойду на болота.

Все же я повернул, старась наступать по насту в ямки от собственных следов. Виталио внимательно следил за каждым моим шагом, но сам не сходил с места. Когда я поровнялся с ним, то почувствовал окутавшую оруженосца нервозность. До сегодняшнего дня мне не доводилось встречать подобного страха перед болотом, даже среди суеверных крестьян.

— Виталио, неужели вы боитесь зеленых огоньков среди бела дня?

Оруженосец утвердительно кивнул и посмотрел мне прямо в глаза, возможно, в первые с того момента, как прибыл в замок.

— Вы вернулись по следам.

Теперь все встало на свои места, и я беззаботно рассмеялся. 

— Неужели мои слуги успели напугать вас страшными сказками? Как видите, юноша, я отбрасываю тень. И совершенно так же, как вы, состою из плоти и крови.

Для дворянина указывать на что-то пальцем считалось недопустимым, но тем не менее Виталио некрасиво выставил вперед тонкую руку с указательным пальцем.

-У вас нет тени.

Солнце поднялось еще выше верхушек деревьев и чтобы взглянуть на него, я должен был запрокинуть голову. Тени действительно не было. 

— У вас тоже, сударь. И это означает лишь одно — солнце в зените. Думаю, мэтрам с вами приходилось не легко. Они вас не одолели. 

Я сам хохотал над обидной, но, как показалось, удачной шуткой. Виталио же явно отрицал все известные мне науки. Он перевел палец выше и указал на мои сапоги.

— Ваши ноги. Под вами не ломается корка снега!

— Я лишь ступал по следам на тропе. Меня так научили. Я слышал, что народ из холмов, прекрасен. Вы же не считаете меня прекрасным? 

Внезапно я сам себя одернул. Этого не должно было происходить. Мой сеньор не должен был вырваться на волю из меня самого. Виталио был глуп и труслив, но он не заслужил безобразных пошлых шуток. Он не заслужил возникшей на моих губах усмешки. Он был всего лишь дурак, но не негодяй. 

Одна ставня окна Северной спальни была приоткрыта. Я заметил это не сразу. Виталио продолжал рассматривать треснувший под моими ногами наст. Ветер? В Северной спальне последние тридцать лет всё принадлежало ветру, но всё же засовы на ставнях оставались надёжными. Человеческая рука проворно захлопнула распахнувшееся было окно. По всему выходило, мой гость вновь находился в отведённых ему покоях, но я не слышал ни конского ржания, ни суеты людей. 

-Виталио, ваш сеньор вернулся. По крайней мере я уверен, что видел его в окне. 

Юноша поднял на меня равнодушный взгляд. Его глаза вновь стали пустыми и холодными, без доли злобного любопытства. 

Лёгкий весенний ветерок пробежал между деревьями и приподнял поля шляпы. Я вспомнил, как в юности прикалывал ее булавкой к отпущенным волосам. Теперь же самый тихий порыв норовил приделать моей шляпе крылья и унести прочь с коротко остриженной головы. Вот и сейчас я неловко придерживал поля обеими руками, не желая бежать по тронутым льдом болотным кочкам вдогонку за старой шляпой. 

Мы стояли на границе редкого леса, постепенно переходящего в небольшое светлое болото. Если вдоль Южной стены замка недавно встала молодая дубовая роща, то с севера часто несло холодом и сыростью. Однако это болото никогда не пугало меня, напротив, в детстве я находил его пусть и опасным, но манящим понятной мне одному магией. Сухие деревья давно погибли и не заслоняли своей листвой свет для болотных трав и цветов. Голые стволы казались обломками костей древнего животного, жизнь побеждала смерть, и кости становились цветами. Сейчас же, ранней весной, трав ещё не было и лишь тонкий лёд покрывал мягко чавкающие под ногами кочки. Виталио топтался на месте, переступая с ноги на ногу, и под его сапогами образовалась тёмная лужица талой воды. 

-Ваш сеньор подождет. Мы вернёмся к обеду.

Я сделал шаг и наступил на тропинку, уверенно протоптанную моими людьми. Женщины часто собирали на болоте ранние ягоды и лечебные травы, к тому же здесь пролегал самый короткий путь в одну из деревень. Колин говорил, что многие в замке родом из-за болота, в том числе он. Сделав не меньше сотни шагов, я понял, что остался один. Я оглянулся. Оруженосец за моей спиной продолжал переступать с ноги на ногу. На приглашающий идти следом взмах руки Виталио только отрицательно замотал головой. 

-Я туда за вами не пойду, — ветер был в мою сторону и я без труда расслышал каждое слово. Вместо того, чтобы вернуться к моему спутнику, я перешёл на крик. 

-Почему? 

Виталио наконец перестал топтаться в луже и сделал два широких шага назад. 

-Там начинается болото. 

-И что же? 

Следовало повернуть. Я ненавидел это. Любое возвращение представлялось мне отступлением и признанием своей неправоты . 

Я настоял на пешей прогулке. Юноша сопротивлялся не долго, ослиное упрямство по счастью было ему не свойственно. Возможно, перспектива остаться одному в незнакомом доме пугала его больше мозолей и северных ветров. Я с осторожностью ступал на правую ногу, опасаясь услышать в колене противный хруст. Боли отступили много лет назад, но шаг оставался по-прежнему неровным. Мысленно я называл себя хромым, хоть Колин и утверждал, что у меня походка истинного лорда, такая же как была у покойного отца. Ирония состояла в признанной всеми хромоте старого герцога. Создатель ведает, как бы все повернулось, будь мой отец здоров. Мне нравилось думать, что шанс действительно существовал. Тогда воображение посылало в пустую голову вереницу статичных картин, иллюстрирующих торжество победителя, и некое счастье, которое никак невозможно было заключить в рамки обрывочных мыслей. Вот отец удивленно и даже несколько растерянно смотрит на безобразное нечто, хрипящее у его ботфорт. Это больше не человек, скорее мокрая от крови черная пакля. Вот красивый, как высеченная из мрамора стратуя, мужчина кладет руку на эфес, но его оттаскивают безликие бледные фигуры. И он мгновенно теряет всю свою красоту. А вот моя мать. Женщины сидят у окна и шьют ей новое платье. Это не траур. В лазоревом ее глаза никогда не станут стальными, они останутся просто серыми, как теплые камни наших холмов. А вот и я. На этом этапе мысли всякий раз начинали путаться. Я с трудом представлял себе загорелого мальчишку с соломенными волосами, карабкающегося по крепостной стене в поисках птичьих гнезд. Думаю, я бы порезал руку в кровь, проведя ладонью по шпаге врага. Следовало вернуть его шпагу семье, если бы таковая имелась. А вот мои друзья юности, удивительно, как их много. Любой с радостью встанет со мной в пару на занятиях, любой прикроет перед наставниками. Взять молодого дворянина на службу? В ночь перед присягой я бы спал сном младенца, будучи уверенным и в себе, и в других. И я бы никогда не боялся любви, подменяя ее ложными идеалами. Я стал бы совершенно другим, не дав себе настоящему все испортить. Постойте, выходит, что настоящий все же не тот я.

-Что вы сказали? 

Я осекся. Мазаика невозможного рассыпалась, вернув меня к голым стволам все еще спящих деревьев и  отставшему на десяток шагов оруженосцу. Юноша сбил дыхание и наконец выглядел румяным, что вовсе не добавляло ему привлекательности.

-Я сказал, что в лесу, наедине с деревьями и птицами, легко почувствовать себя настоящим. Легче, чем в столице.

-А. Это. Почему вы не вернетесь в столицу?

Маленькие глазки безжалостно сверлили мой шерстяной плащ, но старались избежать встречного взгляда. Впрочем я не стремился разглядывать собеседника. Правда следовало признать — прочь я его тоже не гнал. Думаю, всему виной была банальная скука. Если бы я мог выбирать себе общество, то предпочел бы того, кто никогда бы не согласился составить мне компанию. Порой я продолжал с ними свои беседы и даже переходил на крик, забывая о времени и расстоянии. Любопытно было бы увидеть их лица, узнай они, что все эти годы за ними по пятам следовала часть моей души. По крайней мере у них бы появилось оправдание возможных неудач.

— Я повторюсь. Я слишком привязан к этой земле. К тому же, Виталио, вы верно подметили, я старею, и путь в столицу, занял бы не две и не три недели. 

Длинный нос оруженосца пересекли складки, недоверие на бледном лице быстро сменилось гримасой хищного любопытства. 

— Вас возьмут под стражу, если вы вернетесь? Так ведь?

Все же стоило тогда, во дворе, загнать его в угол и заставить бояться. 

— Ваши фантазии, Виталио, п-превращают меня в опасного п-преступника. И что же, по-вашему, мешает его величеству заключить меня под стражу здесь? Разве мое герцогство смогло отстоять свою независимость? Вы видите здесь гарнизоны солдат, быть может, вы видели монету с моим п-профилем? 

Я изо всех сил старался придать голосу твердость, но от чего-то вышло скверно. Впервые за сегодняшний день мой язык вздумал спотыкаться. Это не осталось незамеченным, и юноша пошел в настойчивое наступление.

— Здесь у вас нет друзей и союзников. Вас как будто не существует. Монсеньер сомневался, что вы живы.

-После разговора с герцогиней? — чужая кривая усмешка растянула начавшие было дрожать губы, — Я удивлен, сударь. Все знают, что я жив. Не будь хозяина, старый замок невозможно было бы восстановить после обрушения. Эту историю вы, должно быть, слышали, она как раз вам ровесница.

К моему удивлению Виталио остановился, теперь он выглядел напуганным. Что именно из моих слов послужило тому причиной, я не понимал, но наглый напор покинул оруженосца.  Он все так же избегал смотреть мне прямо в глаза и отвернулся, уставившись в серые стены северной башни. Что было совершенно напрасно, ведь его сеньор покинул замок.

Я лишь пожал плечами.

— Не бойтесь, не ищите мистики. Ненастье и ветхость — скверное сочетание. Камни держались на пустой глине и молитве. Видимо, одна из составляющих оказалась ненадежна.

Тонкий наст хрустнул под моей ногой, и Виталио перевел взгляд на землю. Я внимательно рассматривал старые стены, вспоминая свой ужас и обиду. Обижаться на стихию? Это было было верхом глупости. Но все же в случившемся не было и капли справедливости. Удивительно, как быстро над грудой камней появилась новая черепица, как люди законопатили образовавшиеся в стенах трещины. Рабочие уверяли, что в скором времени заменят смесь глины и навоза на камни, но прошло более десяти лет, и уже играли свадьбы девушки, не видившие эти стены другими. 

Я дал опрометчивое обещание и совершенно не подумал о лошадях. Грузные каурые жеребцы представляли собой печальное зрелище. Утром я сам зашёл проведать Белку и, только увидев соловую аристократку в один ряд с ее новыми соседями, осознал, на сколько мой гость был невнимателен к животным. У одной из лошадей отсутствовала подкова, но несмотря на это, ее явно неоднократно впрягали в упряжку. В юности я встречал человека, умевшего говорить с лошадьми на их языке. От чего-то я улыбнулся этому воспоминанию, и подумал, что обязательно пошлю за кузнецом. Правда прежде стоило хорошенько заняться увечным копытом: срезать уродливый нарост и отшлифовать рашпилем. К сожалению я увлекся утренней гимнастикой и совсем забыл о своих намерениях. 

-Виталио, ваши лошади не годятся. Я распоряжусь послать за кузнецом. И мой...- я немного замялся, подбирая подходящее благозвучное слово, — паж позаботится о той, что припадает на заднюю левую. 

-А ваши лошади? — острый нос оруженосца дернулся как у любопытной лисы. 

Напрасно я старался вспомнить второго на столько же наглого человека. На моем пути не раз встречались люди, чье дворянство казалось злой насмешкой Создателя, но даже они сперва нанимали убийц, а не лезли напролом в мою конюшню. 

-Виталио, у меня всего одна лошадь. Белка. 

-И что же?

На нездоровом лице оруженосца неожиданно выступил румянец. Он нервно переступил с ноги на ногу и, явно не задумываясь, что делает, вытер ладони о камзол. 

-Неужели вы допускаете прогулку на одной лошади? Одному из нас придется идти у стремени. Вы явно не проспеете за моей кобылицей, значит, бежать придется мне. Не вести же Белку под уздцы, вы не дама, а я...

— А вы немолоды. 

Оруженосец закончил фразу за меня. Это было удивительно: я стоял перед взрослым мужчиной вдвое младше себя. Он вполне мог быть моим сыном, будь я другим в его возрасте. Никто не посмел бы осудить мой отказ от службы. Я бы вернулся в провинцию ждать своей дальнейшей участи и позволил связать себя династическим браком. Молодая женщина, что вошла бы в этот дом женой, никогда бы не полюбила меня. Все знатные девицы грезили двором. Дурнушка из вассального дома и та бы проплакала три ночи, узнав, на что обрекла ее родительская воля. Я не был чудовищем, но примитивный сюжет детской сказки безжалостно разбивался о серые стены замка. Неотёсанный потомок языческого истукана, сам похожий на каменную статую, не стоил чистой любви. 

-Сударь, я не могу предложить вам место рядом с собой. Мне выпадало подобное несчастье. Поверьте, это неудобно.

-Вы обещали. 

Я в которой раз за это утро развел руками. 

-Пешие прогулки полезны для здоровья. Снег недавно таял и в лесу нет высоких сугробов. 

Виталио бросил недоверчивый взгляд в сторону черных елей, возвышающихся над западной, самой низкой, стеной. В этом молодом человеке сплелись все известные мне пороки: от лени и жадности до трусости. Однако я с необъяснимым для себя самого упорством не оставлял надежды обнаружить в нем иные качества. 

-Ну, да. Уроки, — юноша кивнул так, как будто подтверждал чьи-то чужие слова, — Вы же лучший в этом. 

Теперь утвердительно кивнул я. Разговор начинал меня раздражать, к тому же Виталио был равнодушен не только к виду моего замка, но и к водным процедурам. От оруженосца скверно пахло. 

-И вы говорили, что можете помочь мне. 

Подобная наглость выглядела уже чем-то забавным. Нарастающее раздражение быстро сменилось веселой злостью. Я не помнил у себя проявления этого чувства ранее. Захотелось разбить самомнение человека, вообразившего, будто бы я ему что-то должен. В юности мне успели неплохо поставить руку. Я был сильнее большинства тех, кого встречал на пути, и отбить у мальчишки желание касаться шпаги было бы не сложно. Что стоило загнать его в угол, унизить, а, возможно, и легко ранить? Я сразу же почувствовал удивительную лёгкость в ногах и расправил плечи. 

-Сударь, — голос принадлежал не мне, а другому,  оставшемуся в прошлом, человеку, — помочь себе сможете лишь вы сами. 

Я должен был подойти к каменным ступеням, ведущим на летнюю террасу и поднять оставленую шпагу. Безусловно это был бы театр без зрителей с всего одним актером, но кто-то невидимый положил мне на плечо ладонь. 

«Не становись им. Прошлое  давно мертво.»

Я едва заметно мотнул головой, скорее чтобы вернуться в реальность нежели выразить несогласие. 

Оруженосец удивлённо моргал, наблюдая за изменениями в моем лице. Некто посторонний покинул разделяющее нас пространство и молодой человек вновь видел перед собой уже знакомого хозяина замка. 

-Хорошо, Виталио, я помогу вам. Полагаю, что вместе с началом службы вы попрощались и со шпагой, и с танцами. Чудес не бывает, юноша. Вы едва дышите. Вы можете пробежать до колодца и обратно?

-А при чем здесь танцы? — оруженосец сморщил острый нос, в его взгляде легко угадывалось недоверие. 

-Собствнно ни при чем, но ноги… И я слышу, что вы задыхаетесь, стоя на месте. 

-Зачем мне бежать?

Я улыбнулся и пожал плечами. Утро выдалось морозным, но я стоял во дворе только в лёгкой рубашке и шерстяных штанах, тогда как Виталио зябко кутался в дорогой, но бесполезный на севере, плащ. 

-Я не хочу снова стать убийцей. 

-Убийцей? — глаза оруженосца испуганно округлились, — разве победа на дуэли это убийство?

-Я никогда не побеждал на дуэли. 

-Но как же...- молодой человек указал пальцем на окна Северной спальни. 

-Ваш монсеньор наврал вам. Ни из одного поединка я не вышел победителем. Удивительно, как может искажаться история. 

Оруженосец выглядел разочарованным, весь незначительный интерес к моей персоне, что ещё присутствовал, улетучивался как эфирные пары. Первый фехтовальщик севера без боя отказывался от своей славы, обличал сам себя и от чего-то не стремился взяться за оружие. 

-Хотите я пробегу с вами? А то становится прохладно. Если вы вернётесь первым, я обещаю вам верховую прогулку до обеда. После я бы не советовал покидать крепостные стены. 

Я не допускал мысли, что способен уступить этому доходяге, несмотря на боли в правом колене. 

-А как же шпага?

-Шпага? Оружие. Опасное в своей бесполезности при слабых руках и деревянных ногах. 

Виталио только сильнее вцепился посиневшими от холода пальцами в тонкую ткань плаща. Он ожидал других слов в сочетании тайным знанием, способным в одночасье передать ему мастерство. Разочарование следовало за разочарованием. 

-И вы что… никуда не тыкните?

Настала моя очередь удивлённо распахнуть глаза. 

-Простите?

-Ну, возьмите чучело из соломы. Или как вы это обычно делаете. И тыкните его хоть куда-нибудь, чтобы было понятно.

-Вы здоровы, Виталио?

Оруженосец смерил меня совершенно пустым взглядом и молча кивнул. 

Я ни на секунду не испытывал глупых иллюзий касательно этого молодого человека. Мы никогда не смогли бы стать дружны. Временами мне не хватало дружеского плеча, весёлых шуток и беззаботной лёгкости. Создателю было угодно сделать Колина моим слугой, а дружба с простым солдатом казалась мне невозможной. Я  не решался написать друзьям юности, уговаривая себя, что боюсь получить известие об их смерти. На самом же деле я боялся угадать в строках ответов брезгливость и презрение. «Вы не стоите и капли жалости. Вам все слишком легко досталось. Я вначале не мог поверить, вы и такая мерзость… Как вы могли? Впрочем вы шли к этому уверенно. С трудом представляю наказание, которого вы достойны. Разве только полное забвение. Вас никогда не было. Ни совести, ни морали, ни чувства стыда...»

-Так вы побежите или нет?

Я моргнул. Оруженосец тяжело дышал, сероватое прежде лицо стало ярко-красным, а из его рта вырывался пар. Выходит он успел не только добежать до колодца, но и вернуться, пока я падал в пропасть своих сомнений и страхов. 

-Прогулка, — сбивчиво выдохнул оруженосец, -  Вы обещали прогулку. И не побежали сами. 

-Милорд отъехал до восхода, — голос Виталио показался лишенным всякой интонации, теперь темные маслянистые глаза смотрели как будто сквозь меня. 

Сказанное опуженосцем не сразу отпечаталось в сознании, и я продолжал приветливо улыбаться. Впрочем улыбка довольно быстро сползла с моих губ.

-Что это значит? 

Юноша только развел руками и попробовал изобразить на лице мое недавнее благодушие. Хорошо, что ему не пришло в голову перенять усмешку: пройдя такой длинный путь от подражателя к подражателю, она явно не была бы похожа на оригинал. Добрая же улыбка, как мне казалось, могла скрасить любое, даже самое непривлекательное, лицо. 

-Милорд оседлал лошадь и уехал. Он сказал, что вы предупреждены. 

Напрасно я пытался соткать невидимые глазу чары, и превратиться с помощью пронзительного взгляда, усмешки и лёгкой развязанности движений в кого-то другого. Пара фраз из уст оруженосца развеяли этот морок как лёгкий туман. Я стоял во дворе собственного замка с приоткрытым ртом и с тупым непониманием разглядывал окна Северной спальни. 

-Ваш монсеньор, юноша, не посвятил меня в планы. По правде говоря, я не удивился его отсутствию за завтраком. Старики и дети много спят. 

Виталио вновь развел руками и тихо хмыкнул. Ставни Северной спальни оставались захлопнутыми: выходило, что мой гость и правда выехал до рассвета. Сам я старался не путешествовать в одиночестве, хотя неплохо знал окрестности замка, в дне езды уж точно. Разбой на дорогах встречался не часто. Когда я вернулся в свою провинцию пятнадцать лет назад, первое, чем я занялся — мародерами, фанатиками и людьми удачи. Мне нравилось думать, что спокойствие этих земель обеспечила твердая рука хозяина. Мысли о неприглядности нищего герцогства даже для грабителей я упрямо отвергал. Быть может, моего гостя ожидала оставленная на постоялом дворе охрана. Или же он полагался исключительно на свое имя и Создателя. В юности, пожалуй, я мог провернуть нечто подобное. Теперь же у меня были все основания не доверять Создателю и на время пребывания вне пределов герцогства брать чужое имя. Благо у моей схожести с фамильными портретами было преимущество: ни один из моих предков не обладал особыми приметами навроде сапфировых глаз или рыжих волос. Русоволосый мужчина в простом пыльном платье не вызывал ни малейшего интереса ни горожан, ни крестьян. Новые дворянчики и вовсе не замечали молчаливого путешественника. Правда Белка доставляла не мало хлопот, второй такой кобылицы в округе не было. Колин говорил про нее «смирная», вот только Белка не походила ничем на северных лошадей-тяжеловесов. Мне был совершенно безразличен фасон шляпы или воротник рубашки, столичная мода обходила провинцию стороной, однако, я всегда находил деньги на лошадей. «Барская блажь» стоила годового дохода, но я платил не только за красоту и легкость, я покупал друга и отдавал долг своим воспоминаниям. 

-Милорд велел мне взять у вас уроки.

Голос Виталио вернул меня из мира грез, в который я так любил сбегать. 

-Уроки? Разве не ваш монсеньор должен вас учить? Это его прямая обязанность. 

Я хотел поскорее скрыться от маленьких черных глазок. В конце концов я ничего ему не должен. У этого молодого человека был умудренный сединами сеньор, лишенный дурных привычек, к примеру — беспробудного пьянства, а следовательно его служба представлялась мне не безнадежной. К тому же зачем ему шпага? Подобные молодые люди не бросаются на войну и не дерутся на дуэлях. Представить его, кидающим перчатку в лицо врага, было невозможно. И уж тем более невозможно было представить его тощую одинокую фигуру, встающей против толпы. 

Утро я привычно начал с тренировки. Боль заставляла двигаться осторожно, перенося большую часть нагрузки на здоровую левую ногу. Корсет надёжно держал спину, позволяя совершенно забыть о ноящей пояснице. Падение с лошади и сломанные много лет назад ребра однажды привели к тому, что мне не хватило сил подтянуться на руках и перебросить тело через неровную кладку полуразрушенной стены. Тогда я был уверен, что свернул при падении шею, а рухнувшие сверху камни перебили не только ноги, но и позвоночник. Как ни крути, смерть не являлась позором. Я с радостью сбежал бы, укрывшись от бед и печалей под покровом вечного сна, вот только боль в мышцах рассудила иначе и вернула беглеца к жизни. 

Дубовые пни исправно служили мяснику ровно до той поры, пока я собственноручно не откатил их во двор и не выстроил на разной высоте неким подобием трехступечатой лестницы. Прыжки не давались так же легко как в юности, но всякий раз когда я испытывал слабость и желание прекратить упражнение, то воображал, будто бегу вверх по винтовой лестнице на помощь другу, и от проявленной стойкости зависит чужая ценная жизнь. Где-то под крышей высокой башни звенела сталь, гремели выстрелы, а я бежал и бежал к тому, кого никогда не существовало. Спешил встать спина к спине с призраком. 

Матушка отсутствовала и никто не вскрикивал в ужасе: «Сын мой, вы свернёте шею». Никто не гнал мне на подмогу Колина или кого-нибудь из слуг, чтобы те убрали со двора злосчастные пни и бревна. Особое недоверие герцогини вызывала яма, которую я придумал использовать для прыжков. Дно ямы, выротой на глубину в половину человеческого роста, застелили соломой и ветошью. Матушка была уверена, что там непременно спрячут остро заточенные колья. Если бы ей дали волю, герцогиня запретила бы мне садиться в седло, а также приближаться к колодцам и лестницам. По ее мнению все живое и неживое вокруг угрожало жизни повелителя севера. 

Я был уверен, что в это утро за мной никто не следил. Но ошибся. 

Оруженосец гостя, звавшийся непривычным для старого дворянства именем, молча наблюдал за моими перемещениями между пней. Маленькие черные глазки острыми крючками впились мне в спину, а от каждого крючка протянулась невидимая прочная нить таким образом, что я был вынужден обернуться. 

-Доброе утро, юн… Виталио, — я с трудом заставил себя произнести неприятное для уха южное имя. Я мог обратиться к нему обезличенно, полностью игнорируя, воспринимая оруженосца как дополнение к сеньору, а то и вовсе как предмет. Однако вовремя вспомнил усвоенный в юности урок: вкладывать в звук голоса мягкость и уважение, особенно обращаясь к человеку ниже себя. Тяжелее далось не скривить рот в презрительной усмешке. Гнусное «юноша» и нехорошо приподнятый уголок губ — подобному не было места в стенах моего дома, однако мышца на щеке непроизвольно дернулась. Быть может, этому способствовало шумное шмыганье носом и неопрятный вид молодого человека. Платки Виталио явно не признавал, предпочитая рукава, в особенности манжеты. Вот почему некогда белое кружево сразу показалось мне отвратительным. Отталкивающая картина дополнялась давно нечесанными отросшими волосами и чем-то серым под заостренным кончиком носа. Я вспомнил себя в его возрасте и испытал необъяснимый стыд. 

Виталио приветствовал меня со всеми титулами, но его голос звучал неуверенно, из чего я заключил, что память не являлась сильной стороной молодого человека. Мне не удалось распознать, было ли это данью уважения или же скверно заученной речью. К середине моего имени он напрочь забыл, чем я повеливаю и приписал к титулу холмы и ущелья. Будь я ровесником и товарищем оруженосцу, непременно отпустил бы шутку в адрес холмов и ущелий, по-видимому полностью занимавших его мыли. 

-Не наделяйте меня лишней властью, Виталио, холмы и ущелья на редкость независимы. 

Я никогда не славился остроумием: большая часть моих шуток была примитивна и груба, а когда я пытался выдавить из себя придворную остроту, то слишком долго думал и упускал ценное время. 

Пошел крупный снег, разговор больше не мог продолжаться во дворе. Я пригласил пройти в комнаты и предложил гостю на выбор две спальни. В Восточной не так давно останавливался рыжий генерал, постель там была убрана, ставни закрывались плотно, и можно было не бояться ни дождя, ни вьюги. Северная спальня пустовала без малого тридцать лет, в ней давно не топили, к тому же прожорливый жучок подточил ножки тяжёлой деревянной кровати. Балдахин давно сняли, и даже мать признала, что некогда роскошный бархат безвозвратно утратил благородный пурпур и служил исключительно для взращивания личинок моли. 

Ночевать в покинутых стылых покоях никто не отваживался. И обитателей замка, и редких гостей останавливало необъяснимое чувство тоски, которое всякий раз перерождалось в беспричинную тревогу. Тоска пропитала собой каждый камень, каждую щель в рассохшемся от времени дереве, она проникла в холсты старинных портретов, развешанных по стенам спальни, она пробралась даже в чёрный от старой сажи холодный камин. Иногда я видел тень, уходящую по коридору в сторону Северной спальни. В детстве я был уверен, что это мой отец. Герцог никогда не оборачивался и шел от меня прочь, иногда он замедлял шаг, иногда останавливался, но всегда оставался лишь молчаливой тенью. По древним повериям призраки являлись живым, чтобы предупредить о грядущих бедствиях, но эта тень хранила безразличное молчание. Будучи юношей, я уже на столько привык к мысли, что это отец, что совершенно не боялся увидеть в коридоре неясный силуэт. 

Любой разумный человек выбрал остановиться в Восточной спальне. Я был уверен, что служанка постелила также и для оруженосца в прилегающей комнате. Каково было мое удивление, когда гость проявил желание занять Северную спальню. Я даже позабыл все законы гостеприимства и вслух усомнился в разуме и зрении седого дворянина. Старик будто не расслышал грубых слов и велел подоспевшим слугам тащить громоздкий, обитый черной кожей сундук в неубранные покои. Следом за слугами тонконогим кузнечиком попрыгал оруженосец с тюком и шкатулкой. 

Дверца кареты приоткрылась. Я не без отвращения увидел белого крупного паука, выползающего из образовавшегося прохода. Паук расправил длинные узловатые лапы и нелепо отплясывал по черному дереву. Довольно быстро бледная тварь исчезла под замызганным кружевом манжета, и я облегчённо вздохнул: это была всего лишь кисть человеческой руки. Следом за грязным рукавом из кареты вывалился растрёпанный молодой человек. Он шагнул мимо ступеньки, неловко покачнулся на тонких ногах, но удержал равновесие и теперь смотрел прямо на меня. Я дружелюбно кивнул. Оруженосец в отличие от своего господина не спешил рассыпаться в приветствиях, а мой гость как будто и не думал его представить. Моя извечная неотесанность, удивительное безразличие гостя и отсутствие воспитания у молодого дворянина сплелись в повисшее молчание. Оруженосец расценил все по-своему и вернулся в карету. Меня посетила мысль, что он нездоров. Такое иногда случалось: друг семьи принимал службу совершенно безнадёжного юноши и закрывал глаза на душевные недуги. Люди чести всегда становились надёжной опорой друг для друга. За исключением тех случаев, когда вонзали в спину кинжал. 

Сердце предательски сжалось, в памяти ясно всплыли страхи и терзания поры, когда я сам был не старше этого юноши. А ведь в то время я не был хром и находился в полном душевном здравии. Однако волнения оказались напрасны, оруженосец вновь выпал из кареты, но теперь при нем были объемный тюк и небольшая деревянная шкатулка, из тех, что служат для хранения писем и милых безделушек. Почему не сундук? Ведь он прибыл со своим господином. Впрочем в семнадцать лет мои вещи можно было легко уместить в простой дорожный мешок. Правда это было до принятия службы. 

Наконец молчание нарушило запоздалое представление мне молодого человека. Он оказался родственником своего господина, что было вполне ожидаемо. 

Я не успел окликнуть слуг, чтобы те приняли лошадей и вещи, а оруженосец уже прошмыгнул под навес для сена. В моем приглашении он не нуждался. Казалось, мальчишка бывал здесь раньше: ни замок, ни хозяин замка не вызывали у него ни малейшего интереса. Холодный взгляд равнодушно бродил по серым, поросшим мхом, стенам, и на долго ни на чём не останавливался.

Старик же напротив старался не упустить из вида ни дюйма каменной кладки. 

-Герцог, ведь вы лучший фехтовальщик севера. 

Я согласно кивнул, это была чистая правда: среди крестьян, чиновников, ремесленников и отставных солдат глупо было искать соперника. К тому же я не забыл старых уроков, и каждое утро начинал с однообразной разминки в оруженой или во дворе. Другим подобные занятия казались невыносимо скучными и бесполезными, но я отлично знал, что стоит пропустить хотя бы месяц — рука ослабнет. Я оставался лучшим фехтовальщиком севера, лучшим стрелком севера и лучшим наездником севера. Это означало одно, моя провинция была совершенно беззащитна и не готова к обороне. 

— Вы лучший фехтовальщик севера, вы человек чести. Я же стар и немощен. К тому же шпага никогда меня не слушала, у меня были другие таланты. 

Я вновь сделал шаг назад и неосторожно поставил каблук на обледенелый булыжник. Льстивая речь о владении шпагой пришлась как нельзя кстати. Если бы не подобие прыжка в сторону, я растянулся бы на спине во весь рост. 

Старик внимательно проводил взглядом движение моих ног по брусчатке и одобрительно закивал головой. 

— Я наслышан о ваших дуэлях. 

— О всех? — я старался ничем не выдать нарастающего раздражения, но в голосе появился тревожный надлом. Когда собеседник становился невыносим, я либо срывался на гнев, либо же наоборот грубо рубил свою речь на короткие, как будто проглоченные, фразы. 

— Разумеется. О тех, что известны. 

— Кому известны? 

Дворянин быстро уловил произошедшую во мне перемену и призвал на помощь оруженосца. 

— Успехи Виталио в фехтовании оставляют желать лучшего. Я в силу возраста не могу выступить достойным учителем. Вот я и хотел, чтобы вы на правах хозяина дома и доброго друга поставили ему руку. 

— Друга?- я не смог удержать изгиб левой брови. Казалось сам Чужой потянул за невидимые нити, и вслед за бровью нехорошо покривился рот. 

— Всегда находил доброго друга в этих стенах. 

Я никогда не жаловался на память, и в случае необходимости мог вспомнить цифры, чертежи и точные цитаты не только из священных книг. Однако все ещё не мог вспомнить имени моего гостя. Я знал все знатные фамилии старого дворянства и подавляющее большинство нового. Ещё ребеноком меня заставили выучить все хитросплетения собственного семейного древа и целого леса других. Фамилии и степени родства навязчиво всплывали в памяти перед сном, во время попоек и даже в военном лагере. Разумеется были в благородных семействах и нежелательные ответвления, вырванные или старательно вымаранные в церковных книгах. Иначе как объяснить пронзительно синие глаза на портрете одного из моих прадедов? Люди слабы и грешны.