Быть отравленным — в этом чувствовалось воистину королевское, благородное, отмеченное печатью древних богов. Однако в кости черепа упрямо стучалась крамола: государь не был отравлен коварными шпионами, смерть не стояла в головах его ложа с намерением одним точным ударом косы сбить корону и уровнять короля раз и навсегда с прочими смертными.

Слегка вздернутый, обычно напоминавший маленький пятачок, нос болезненно заострился, под глазами легли глубокие темно-синие тени, слипшиеся от пота волосы казались редкими, словно у одной из замызганных тряпичных кукол моего детства. Невольно я вспомнил, как будучи мальчишкой спрятал в саду, в дупле старой коряжестой яблони, полулысую куклу-принцессу, принадлежавшую наверное еще бабушке моего святого предка. Маленькая хозяйка искала свое тряпичное чучело везде, плакала, громко звала как настоящего ребенка, и  посадить упрямицу за пяльца в тот вечер оказалось не под силу даже розгам. Тогда мне стало стыдно за свой поступок, но вернуть украденное казалось невозможным, а куклу-принцессу в скором времени обнаружили садовые птицы и с удивительной поспешностью, как будто боясь пробудившейся во мне совести, растащили на свои нехитрые гнезда.

Я старался не смотреть в сторону больного, чтобы самому не согнуться дугой в мучительном рвотном позыве. О, нет, это не было смертельным ядом, иначе два круглых пятака давно придавили бы его веки. Государь лишь изволил выхлебать вина и той обжигающей дряни, что пил гораздо чаще нежели вино, на ведро меньше буйвола.

-Лекаря. Пошлите за лекарем.

Жестяная кружка стучала о черно-белую клетку зубов, и я думал об убранстве королевского дворца в столице, ничего бы не потребовалось менять: от природы белые ровные зубы и черный древесный уголь между ними. Вновь мысли унеслись в невозможное, ведь примитивное черно-белое должно было уйти раз и навсегда из королевской резиденции. Он непременно поправится, и останется только ослепительно-белое.

Черная ночь липким жаром врывалась в окна, казалось, это крупные белые цветки, осаждавшие высокие деревья, приносили в комнату неуместный сладкий дух. Но смерть бродила по другим кварталам, напоминая о себе лишь крысиной возьней и быстро движущимися вдоль сточных канав тенями.

-Лекаря, ты мой друг, мой лучший друг, я приказываю лекаря сейчас же...

Я давно исполнил этот приказ, и послал щекастого рябого мальчишку за местным аптекарем, что жил в двух улицах от нашей гостинницы, однако, по-видимому только напрасно потратил мелкую монету, и либо мальчишка оказался не дурак и, зажав в кулаке медяк, завалился спать, либо жена аптекаря прогнала его от своих дверей с тихой, дабы не перебудить домашних, бранью.

От каменной кладки стены, лениво по кошачьи потягиваясь, отделилась не видимая постороннему глазу тень. Тень неслышно скользнула у меня за спиной и хмыкнула в самое ухо:

-Чистая вода, древесный уголь… ого, даже соленая вода. А вы неплохо запомнили науку. Влейте в него еще пару кувшинов и переверните на живот, а то захлебнется. Впрочем не жалко, я просто не желаю, чтобы эту картину видели вы… Я ведь должен… впрочем вам я уже ничего не должен.

Я тихо ругнулся себе под нос, отгоняя навязчивый морок, что породили не спавшая за ночь жара и ядовито-сладкий аромат белых цветов. Два кувшина воды, и пусть спит. Все равно никто не придет с волшебной пилюлей, заплати я даже двадцвать монет золотом. Государю помогут сон и молодость.  И никаких теней.