Мы разошлись как в море корабли...

Адмиралу я не симпатизировал никогда, и стоило заметить это было взаимно. В былые б времена завитая, надушенная сверх всякой меры, расфуфыренная толпа вельмож с испуганным кудахтаньем расступилась, освобождая пространство для зародившегося прямо на их глазах поединка. Дуэль без секундантов, без соблюдения протокола, к тому же в чужом доме, была бы расценена как попытка убийства. Вот только свидетели бы путались в показаниях, стараясь вспомнить, кто первым выхватил шпагу из ножен, а суд превратился в фарс и балаган, что впрочем ни для кого не стало бы неожиданностью.

Теперь же мы разошлись, не встретившись взглядом, и каждый отправился к тому месту, что собирался занять: я к окну, дабы иметь возможность дышать и отвлекаться от собрания, он же — к рыжему хозяину дома. Их примирение и взаимные расшаркивания вызвали усмешку не только у меня, за этой нелепой в своей внезапной дружбе парой наблюдал еще один человек. Он отсалютовал мне бокалом, к которому еще по-видимому не притрагивался, и быстро отвернулся. 

Адмирал перемещался среди гостей легко, вырисовывая по паркету известный лишь ему одному дипломатический танец. Генерал же напротив раскачивался при каждом шаге, как будто желал изобразить пузатого пьяного боцмана. Несмотря на щебет молоденьких фрейлин практически над самым ухом, я старался прислушаться к разговору двух неприятных мне потенциальных союзников. Однако, суть сказанного ускользала, и вся услышанная мною беседа вполне могла стать частью болтовни придворных дам. Произнесенные имена казались скорее призраками нежели гарантиями, к тому же рыжий то и дело вставлял неуместные реплики, расхваливая то ткань портьер, то лепнину потолка, отдельно указав адмиралу на место в центре зала, в дальнейшем отведенное под фонтан. 

Отпив глоток вина, я не смог сдержать ставший уже привычным тяжелый вздох. Я только зря терял свое вермя: ни адмирал, ни хитрый жирный фламинго никогда бы не встали на мою сторону, они бы лишь наблюдали, пообещав корабли и пушки, и ждали, когда вверенная мне провинция сдастся на милость победителя. Такой союзник равнодушно взирал бы на мой труп, выставленный на прокорм воронью, но с радостью ухватил участок леса или луг. Я сам порой не верил в свои успехи, отмечая проворство и воистину ослиное упрямство какого-то другого, незнакомого мне, герцога, сумевшего поднять с колен обнищавшие земли, заставившего работать мануфактуры, красневшего и бледневшего, но не сдающего свои позиции в разговорах с купцами, сумевшего не только выплатить все задолженности по непомерным налогам, но и получить прибыль. Тот, другой, не брезговал плевать на ладонь, скрепляя договор, читал вечерами длинные исписанные мелким почерком свитки, беззастенчиво черкал в них пером, и сам лазил по лесам, выставленным вдоль стен новой башни, он бранился с каменщиками, сам мешал скрепляющий раствор, знал цены на лен, пеньку и паклю, порой вел себя неожиданно для высокородного господина. Вот только не он один заметил, что на север в поисках лучшей доли потянулись переселенцы с обозами добра. Не только он заметил, вновь ставшие плодородными луга, посаженный на местах вырубок молодой лес и осушенные болота. Богатый, гордо заявляющий о себе север. Да неужели? Две вырезанные деревни и лесной пожар вернули мечтателя на бренную землю. А ведь у него могло получиться...