Я хотел записывать то, что крутится в голове, когда рисуешь. Даже строки из чужих песен. 

Вы знаете, мой друг, бывает как сегодня...

Любой обманчив звук, страшнее тишина,

Когда в разгар веселья падает из рук бокал вина. 

Мне говорят, что ты ненастоящий,

Но кажется — фальшивые они.

Ты грозы рождаешь, ты волны вздымаешь, 

Скалу разрушаешь… таков твой закон.

Ещё один принц, и новая сказка

Закончилась тем же концом

И самый желанный, самый любимый

Стал вдруг простым подлецом

Таким же, как те что были раньше,

О ком лучше не вспоминать

Он сделал ей больно, он ранил ей сердце,

Он отнял способность летать...

Ты впрямь считала, что я не вижу: неловкость, жалость и страх на лицах? Который год я живу в полжизни: Уже не смертный. Ещё не птица… С одним крылом не взлетают в небо, с одной рукой не вступают в битву. 

А что же такое жизнь? А жизнь — сплошная дуэль со смертью...

Сердце каменное, снежное, защищает от клятв, даров и бед...

Спи, мое сознание, спи мой Лабиринт. Завтра вновь устроишь мне безумный спринт...

Я веровал в силу своей доброты. Так же как ты. Так же как ты. Не так уж смиренны. Не так уж просты. Такие как я. Такие как ты. 

Он пришел, лишь на час опережая рассвет

Он принес на плечах печали и горицвет

Щурился на месяц, хмурился на тучи

Противосолонь обходил деревню

И молчали ветры на зеленых кручах

И цепные птицы стерегли деревья

Жаркий огонь полыхает в камине,

Тень, моя тень на холодной стене.

Жизнь моя связана с Вами отныне,

Дождик осенний, поплачь обо мне.

Не желейте его. Он стал тем, кому завидовал. 

Он стал счастливым?

Нет, он стал тем, кому завидовал. 

Сгорают на полу обивки глупых мыслей.

Сначала я видел этот рисунок совершенно иначе. Девушка спускалась с крыши каменного здания. Она была в лёгком наряде, напоминающем по настроению Восток. Шелк, шаровары, широкая полупрозрачная туника. И туфли с загнутыми носами. Возможно нитка жемчуга у лба. Да… расшитые туфельки. Одна должна была слететь с ее ноги. Ей все велико. Но произошел диалог. И у меня появилась эмоция. Вслед за ней мысль и ясный образ. И лёгкий восточный наряд сменился платьем, совершенно неподходящим к растрёпанным кудрям, веснушкам и девичьей хрупкости. Платье как будто сняли с возрастной дамы, Обладательница платья должна быть старше, пышнее, хитрее. В таких платьях бегают придворные сплетницы, в таких платьях трясут фижмами по кустам с напудренными любовниками. В таких нарядах скрывают целлюлит, морщины, обвисшую несвежую кожу. Этот наряд никак не подходит к веснушкам и наивности девочки. Кто то ради ее же блага нарядил ее в это, чтобы она как будто не бросалась в глаза. А мужчина рядом. Моей целью было передать его шкодность, его некое шутовство. Он смеётся над написанным. Возможно он смеётся и над растерянностью девушки. Ему безразлично многое. Он вынес свой приговор. Он принял решение. В соответствии со своими понятиями о чести и совести. И только обстоятельства, при которых к ним обоим в руки попали бумаги… остаются загадкой. 

Не думаю, что бумаги украл этот мужчина. Нет. Хотя разумеется привез их он. Передал ли ему их тот, кто делал записи? Или у автора украли дневник? Да. Это дневник. Часть страниц испачканы и порваны. Что это? Воля автора? Он сам разорвал часть своих записей? Сам сжёг? Или он не успел уничтожить? Или это след от пули и страницы разорвало свинцом. А темное — не столько опаленная бумага, сколько кровь. Хозяин дневника ранен? Убит? Книгу сняли с трупа, как снимают сапоги, перстни, цепочки и даже белье? Или это чужая кровь? 

Сам мужчина. Наверное насмешник. Есть в нем эта шутовская часть. Он отворачивается от окна. Он не боится того, происходит за окном. Или боится, и поэтому отворачивается? Он тоже худой. Все же мне кажется, что Герцог сложен как-то иначе. У Герцога шире плечи, он массивнее, тяжелее, там бряцкает каждая пряжка на ремнях-оплетках сапог. А у этого ноги болтаются. Тоже потеряет по дороге. Впрочем это не важно. 

Я очень люблю героев своих рисунков. Кривеньких, косеньких, изображённых схематично. Хорошие они или плохие люди — не важно. На моей бумаге, в моем блокноте,