В своих мыслях я уже брел назад в сопровождении чужого оруженосца. Обратная дорога обещала быть короткой, без единого оброненного слова. И вдруг я понял, что хочу совершить маленькое предательство по отношению к сопливому мальчишке. Я огляделся по сторонам ещё раз, крепостная стена явно проглядывала сквозь голые деревья, он не мог заблудиться. Но если бы этот человек вдруг провалился, то я оказался бы у земной тверди в долгу. Теперь я смотрел не на Виталио, а на тропу, уводившую вглубь болота.
— Возвращайтесь в замок, юноша. Хотите по следам. Хотите другим путём.
Мой голос прозвучал холодно и безразлично. Порой я удивлялся самому себе, обнаруживая в нём ноты презрения и брезгливости, казалось бы совершенно неожиданные для великодушного благородного рыцаря.
-Я не намерен выслушивать женские причитания и суеверия. Оставьте их для стариков и младенцев.
Мне хотелось прогнать его прочь, хотелось увидеть как среди деревьев исчезает его плащ, а если бы он вдруг решил бежать — наверное, я бы расхохотался.
-И вы пойдете один?
Виталио не стремился убегать от меня, размазывая по щекам слезы обиды. Была ли это природная глупость или в нём всё же оставалась капля гордости? Я не собирался думать о причинах этого промедления.
-Да, пойду. А вы хотите возвращайтесь, хотите стойте здесь столбом. Кажется, ваш милорд сейчас в замке. И вам бы лучше быть подле него.
Оруженосец рассматривал носки сапог. Я прекрасно понимал, что веду себя безобразно, но его недоверие и трусость заставляли меня поступать по-свински. Я бы многое отдал за то, чтобы сейчас на месте этой насмешки Создателя стоял другой. Он непременно тоже стал старше, и потерял не меньше, чем я. И мы бы брели по узкой тропе средь кочек и незамерзающих луж, вспоминая юность, делясь соображениями о политике и церкви. Наша беседа непременно была бы пропитана глубоким уважением друг к другу, и принесла бы душевный покой. Вот только я никак не мог назвать имя того, другого. Любое, что всплывало в моей памяти, тут же со смехом разбивалось на осколки. Ни один из них не хотел бы сейчас оказаться в моём обществе. И уж тем более не стал бы вести разговоры о политике и церкви. По мнению большинства из тех, чьи имена я вспоминал, мой ум не годился для подобных бесед. Я не знал того, о чем пытался рассуждать, и не мог избегать изящно расставленных ловушек. К тому же сейчас я и вовсе потерял из вида все нити политической паутины. Новые вельможи, новые генералы, новый маршал. Я не хотел ничего слышать. Я откупался налогами. Вновь встать на шахматную доску? Стать пешкой в чужой игре? И в полной уверенности нестись к последнему полю, чтобы превратиться в ферзя? А вместо этого попасть под копыта коня?
Когда я представлял себя, вновь входящим в королевский дворец, кто-то незнакомый тут же протягивал ладонь, но это оказывалось не рукопожатием: меня просто перетягивали на свою сторону. Сразу же рядом возникала другая фигура, она хватала меня за вторую руку и в свою очередь тянула на себя. Это походило на четвертование преступника. Я не желал себе этой участи.