Я с трудом погасил желание толкнуть в грудь старого друга отца и броситься через весь двор к конюшне. Следовало немедленно оседлать Белку, чтобы отправиться в столицу. Минута промедления грозила вечностью терзаний.  Разослать письма не составило бы труда, я написал бы их в первую ночь и отдал хозяину на постоялом дворе. Матушка непременно осудила бы такой поступок, но потом обязательно проститила и перестала сердиться.

Меня вовремя подхватили под локоть. Смрад старческого дыхания усмирил вихрь бездумных сиюминутных порывов. Я стремительно падал с небес на землю. В столице преступника никто не ждал. Появись я на улицах шумного города, люди заговорили бы  о призраках и приближении скорого конца. Поношенное старомодное платье и фамильный кинжал — вот все, чем я мог поразить двор. Если не считать бесстыдства. 

Сознание опять жестоко смеялось, доставая, как шуллер из рукава, образы благородных людей. Ниже меня по рождению, но выше по духу, они отворачивались от робко протянутой руки. Я злился, недоумевал и вновь повторял попытку встретиться с ними глазами. Вы не смеете пожать руки, так не отводите взгляда. Бесполезно. Это напоминало проклятие. Злые чары нерушимой стеной разделяли меня и моих же вассалов. Только один человек сделал шаг и стал как будто ближе, но его фигура распалась туманом. Зелёная густая дымка струилась по земле, она как липкая дурно пахнущая кровь пыталась просочиться мне под ноги и испачкать подошвы. 

-И ваша матушка, храни Создатель дни герцогини, сказала, что я могу остановиться у вас. 

Нездоровое покашливание старика выдернуло меня из мира теней. Лучше бы я внимательно слушал гостя, а не блуждал в лабиринте, заполненном могильным туманом. 

-Планирую провести здесь не больше недели, герцог. Я стар и скучен, но постараюсь не надоедать вам, мой мальчик. 

Я дернулся в сторону, потянув гостя за собой. Думаю, его предупредили о моем нездоровье, иначе чем  объяснить железную хватку, поймавшую мой локоть в капкан. 

Следовало поддержать разговор и подробнее расспросить столь почтенного дворянина о цели визита. К тому же я все ещё ожидал увидеть слуг и дорожный сундук. Но как на зло язык отказался повиноваться и смог выдать только неразборчивое мычание. Принятое приветствие превратилось во что-то нелепое. Рекомендательные письма удивительным образом вновь очутились в руках гостя. И я подумал, что потребовать их обратно уже невозможно. Никто не посмеет упрекнуть меня в грубости и дикости нрава. 

-Совсем забыл...

 Наконец мой локоть оказался на свободе и я смог отстраниться, чтобы сделать вдох. 

 -Совсем забыл вам сказать. За мной прибудет чудный молодой человек, вы безусловно знакомы с его фамилией. Мой оруженосец. Очень славный молодой человек. Герцог, вы сами кажетесь не многим старше. Не знай я вас, предположил бы, что вы все ещё несёте службу.

 Я отрицательно мотнул головой и ускорил шаг. Наконец вернулось утраченное самообладание, и я смог четко произнести слова. 

 -Моя служба окончена. 

 Гость звонко всплеснул руками и поспешил меня нагнать. 

 -Ну, разумеется. И я, и мой спутник не доставим вам неудобств. Но все же заверяю, он благородный юноша. Его служба безупречна. 

 Впервые я захотел ответить, наплевав на все законы приличия. Комок внезапно проснувшегося гнева и злобы был уже готов соскользнуть с кончика языка и разрушить все представления обо мне, как о гостеприимном хозяине. Но начало речи, что должна была стать образцом свинского отношения к сединам, потонуло в скрежетании и скрипе. У ворот замка остановилась небольшая карета с четырьмя окошками. Черный лак на двери потрескался и местами облез, однако, конструкция кареты значительно отличалась от той, что использовали мои предки, и даже под слоем налипшей грязи она не выглядела проводником в минувший век. Для движения было достаточно всего двух впряженных лошадей. Если бы карета, принадлежавшая моей семье, была столь же лёгкой, то ей бы не дали рассохнуться без дела. 

Душа бабочки: Господа, я рада приветствовать вас в чате нашего королевства. Надеюсь, мы все станем добрыми друзьями, у меня просто не осталось сил на терзания.

Шальная Императрица: И ДАМЫ!

Душа бабочки: И дамы конечно.

Нахуй это туда: Мое почтение, дамы. 

Белый единорог: Я могу добавить брата?

Белый олень: Я могу добавить еще одного брата.

Нахуй это туда: Кто-нибудь планирует войну в этом году? 

Белый единорог: Кто добавлял в чат братьев? Подскажите как.

Третий запасной: Я добавился сам.

Душа бабочки: Я никогда еще не чувствовала себя такой несвободной. Денег не хватит даже на мятеж.

WhiteKing: Привитос из-под колес. У кого-нибудь есть точная карта Королевства 1.1? Скиньте в личку.

Нахуй это туда: Какая провинция интересуется?

Insomnia777: Мы из Королевства 1.2.

Нахуй это туда: Так нахера вам карта 1.1?

Везет в любви: Могу продать 2 мешка рисовой пудры. По цене поставщика. Не подошел колер.

Lovekiss: Господа, у мужа улетел певчий кенор. Кто-нибудь видел? 

Шальная Императрица: ПИЗДА ПТИЧКЕ

КапитанXXL: Кошки сожрали

Insomnia777: Может, не надо спама? Я важное не успеваю читать.

Нахуй это туда: Охереть здесь важное конечно.

Везет в любви: Кто оформлял поместье в собственность? Это возможно при живом отце?

Благородный рыцарь: Я оформлял. При живом справки нужны, что он не в себе.

Везет в любви: А если он себе на уме?

Insomnia777: Тогда ждать придется. У меня дед так долго себе на уме был. Потом ппц конечно.

WhiteKing: Кто оформлял в собственность королевство?

Душа бабочки: У меня все на мужа оформлено.

Нахуй это туда: Кому нужно это в собственность? Налоги видели? С поместьем проще как-то. 

Cherry_girl: Я бы советовал вам оформить королевство в собственность.

Нахуй это туда: Там несовершеннолетние прописаны, это гемор.

Cherry_girl: Кто-нибудь видел недалеко таверну с молотыми бобами?

Везет в любви: А кому какие виды бобов нравятся? 

Благородный рыцарь: Хватит спамить. Не у всех есть время это читать!

Нахуй это туда: Однако вы читаете.

Третий запасной: Читает-читает.

КапитанХXL: Лучше бы книжку почитал про изменников.

Везет в любви: Про измены и я бы почитал.

WhiteKing: Кто-нибудь знает пароль от 1.1?

Везет в любви: Вы же из 1.2? Не?

Странница: Я из 1.2. Я просто почитаю на будущее.

Благородный рыцарь: Так вроде же код один тот же? Пока не поменяли же. Он и к воротам подходит, я проверял.

Нахуй это туда: Спасибо блять! Я уехал, а у меня под дверями теперь будут чужие шляться.

Балгородный рыцарь: Но ведь код действительно одинаковый.

Белый олень: Агааааа… Теперь нам насрут под дверь.

Белый единорог: Боюсь, уже насрали.

Благородный рыцарь: Там насрано с незапамятных времен!!! Все равно дверь менять. 

Душа бабочки: Господа, у меня дети. Если в королевстве будут ходить чужие!!! Думайте, что вы делаете!!!

Снайпер: Между прочим, самую большую опасность представляют соседи, которых ты знаешь. По статистике именно они убийцы и насильники. И маньяки.

Благородный рыцарь: Спасибо, кэп. Уже стою с ножом и жду, кого прирезать.

Белый олень: Нам привезут дерево, пеньку и смолу. Кто сможет принять?

Благородный рыцарь: У вас же братьев много? Пусть примут?

Insomnia777: Я свободен. И код теперь знаю. 

King: У меня кто-то спёр королевство. Ты! Хрюн!

Надрывное лошадиное ржание заставило меня оторваться от дневника. Это была не Белка, ее я узнавал безошибочно. Окна библиотеки выходили во внутренний двор, и я с удивлением наблюдал за одиноким всадником, появившемся как из-под земли. Судя по запыленному плащу он провел ночь в дороге, но лошадь показалась мне свежей. Крабчатый жеребец нервно переступал под седоком и всем своим видом показывал готовность продолжить путь. Я не заметил в одежде незванного гостя цветов известных знатных фамилий. Всадник в черном. Подобный визит всегда сулил дурные вести. Сердце в груди тоскливо сжалось и я с досадой отметил, что не могу унять лёгкую дрожь в руках. Арест? Несчастье? Или война подступила слишком близко? Я поспешил захлопнуть «Житие» и вернул книгу к множеству других, менее опасных. Никто из слуг не выскочил принять лошадь, выходит ворота простояли всю ночь распахнутыми, кто угодно мог проникнуть как в мои покои, так и в конюшню. Прежде чем выйти к приезжему следовало захватить с собой пистолеты, а это значило вернуться в спальню и достать из шкафа деревянную шкатулку. Я не хотел стрелять, но оружие позволяло мне лучше чувствовать свои права. 

Тревога нарастала с каждым шагом. Я был бы благодарен своим мыслям за совершенно пустую голову, но, как на зло, осколки разбитых воспоминаний решили соединиться в причудливый пляшущий узор. В чем моя вина? Кто посмеет выступить против в суде? Стены замка едва заметно поплыли у меня перед глазами. Коридора, ведущего в спальные покои, больше не существовало, а вокруг толпились незнакомые люди, они были готовы наступать друг другу на ноги, толкать тех, кто казался беднее и слабее, лишь бы иметь возможность заглянуть в мое лицо. Я не боялся суда. Дрожь давно ушла из рук. Собравшиеся были мне безразличны. Безоружный, закованный в железо, я держался так же ровно, как если бы стоял среди друзей и рассказывал им забавную историю времён юношества. Я внимательно изучал ступеньки, ведущие к трону. Черные плиты чередовались с белыми. Если бы я вздумал подняться наверх, то ни за что бы не стал наступать на черные. Белые одежды и дорога к небу без единого черного пятна. Мой обвинитель находился на самой вершине, я не видел его лица и не слышал голоса. Я бы никогда не подумал, что ему хватит смелости поднять глаза, но ошибся. Зелёные, с дрожащими в них золотыми искрами, глаза встретились с моими. Он не умел мигать, только хитро прищуривался, от чего зрачок в удивительных глазах вытягивался, как у кошки. 

Наконец он заговорил, широко раскрывая рот и растягивая каждое слово. Я ждал одного — когда он наконец облизнется. 

-Вы заврались, все было совсем иначе. 

Холодная дверная ручка вернула мое сознание в коридор замка. 

Но если не арест. Я встречу оружием человека, привезшего письмо от матери. Последнее письмо. Даже если письмо от сестры — пусть оно будет полно ненависти и презрения, но лишь бы строки оказались написаны ее рукой. 

Пистолеты пролежали нетронутыми больше года. Их стоило проверить, но у меня совершенно не оставалось времени. Черная тень, сливавшаяся с бордовым бархатом портьер, неодобрительно хмыкнула и обречённо махнула в сторону полупрозрачной тонкой рукой. 

В коридоре мне встретился сын прачки, тащивший вниз по лестнице плетенную корзину с бельем. На окрик господина мальчишка не отреагировал. Слуги в замке не отличались расторопностью и понятливостью. Заставить их очнуться от вечного сна могли только оплеухи герцогини. Я не помнил, как звали плотного не по годам паренька, но это было сейчас неважно. Сын прачки смотрел как будто сквозь меня и явно ждал, что я пойду своей дорогой, оставив его наедине с грязным бельём. 

-Примешь лошадь у господина. И какого клятого ворота настежь?

Голубые водянистые глаза на плоском глуповатом лице по-прежнему ничего не выражали. Мне захотелось его ударить. Бить замковых слуг считалось привелегией хозяйки, впрочем я не был уверен, что отец никогда не поднимал руку на челядь. 

-Пойдешь со мной, заберёшь лошадь и отведешь ее в конюшню. Дашь воды и протрешь насухо. 

Наконец в тупом коровьем взгляде появилось понимание. 

-Лошадок я люблю. Я бы с лошадками хорошо ладил. 

Теперь я был не один. Пускай мой спутник не был солдатом или дворянином, но его присутствие бодоило сильнее пистолетов и фамильного кинжала. Не вовремя Колин вспомнил про клятую охоту. 

Глядя на косолапо ковыляющего рядом мальчишку, я допустил мысль об оруженосце. Титул позволял мне принять службу любого дворянина, но я прекрасно понимал, что торжественная церемония обернется отказом и позором. С трудом можно представить несчастного, что согласился бы разделить мою участь. К тому же подобный поступок заточил бы в серых стенах еще одну душу. Я представил себя, юного и полного надежд, вынужденым оставить столицу, друзей и возлюбленную ради сомнительной чести служить Человеку без Чести. Холодные камни замка впились бы в мое сердце, опустошили душу, и ничего бы не дали взамен. 

Всадник спешился и держал лошадь под уздцы. Теперь я хорошо мог разглядеть его лицо. Это был  коренастый старик, изъеденный морщинами, но твердо стоящий на ногах. Седая борода неопрятно лежала на высоком засаленном воротнике. Покрой дорожного платья и дорогая вышитая перевязь указывали на высокое происхождение незнакомца. Запах немытого тела ударил мне в нос и заставил едва заметно отвернуться. 

Дворянин с неожиданным для его возраста проворством снял с головы шляпу и практически отсалютовал мне. По всему выходило, что никаких скорбных вестей он не привез. 

-Блистательный герцог, я точно не ошибаюсь, я прекрасно знал вашего отца, вы просто сошли с его портрета. 

С первых слов я испытал необъяснимую неприязнь к незнакомцу. Если человек упоминал в своей речи моего покойного отца и отмечал наше сходство, за пышными кружевами фраз всегда скрывалась корысть. 

-Вы разумеется меня не помните, а я меж тем старый друг вашего отца. 

По счастью я стоял против солнца и мог морщить лоб, не думая о соблюдении приличий. У отца было слишком много друзей за короткую жизнь. И вот на пороге моего дома появился ещё один, настырный и громкий. Вероятно тридцать лет назад он был таким же деятельным и суетливым, только расшаркивался перед другим. И разумеется оставил его, вовремя отступив в тень. В противном случае мы были бы знакомы. 

Я пропустил мимо ушей половину его слов. Рекомендательные письма знакомых мне дворян только подтверждали личность гостя. Одно из писем сначала затерялось среди десятка похожих, и только когда печать издала тихий треск, я узнал почерк. Испуг мгновенно сменился волной удушающего гнева, я пробежал глазами между строк, но не смог понять ни слова, мозг отказывался впустить в себя давно забытый голос.

Я всегда находил некое очарование в опустевшем замке. Беготня детей, суета слуг, раздраженный голос матери — все смолкало и растворялось в невидимом мне пространстве. Никто не заглядывал через плечо в мои письма и книги. Никто не прерывал утренние тренировки в оружейной. Никто не пытался заставить меня казаться не тем, кем я был. Я давно не нуждался в проповедях, и не должен был ни перед кем отвечать урок. Однако мать иногда забывала об этом и принималась отчитывать полноправного хозяина замка за общим столом, как мальчишку. Прием пищи не мешал ей говорить, и только ко второй перемене блюд герцогиня как будто спохватывалась и заключала свою речь сдержанным «как вам будет угодно, мой сын». Она любила меня, я всегда хотел в это верить. Должно быть, не легко каждый день видеть перед собой копию покойного мужа, слышать его голос, видеть его глаза и улыбку, различать в коридорах знакомый шаг, а затем воскрешать в памяти серое лицо с безобразным оскалом и сложенные на груди почерневшие руки. 

Герцогиня покинула замок несколько дней назад, взяв с собой служанок и священника. Ее второй брак вызвал немало пересудов среди соседей, хотя не им, погрязшим во внебрачных связях и разврате, судить мою мать. Власть бурлила в ее крови с рождения, и терять свое влияние на сына она не собиралась. Гостевые визиты порой затягивались, и мне начинало казаться, что долговязый виконт с пустыми рыбьими глазами был всего лишь дурным сном, а матушка не надевала вновь свадебный браслет. Однако на днях она получила известие о душевном расстройстве супруга и спешно засобиралась в дорогу. 

Старого Колина тоже как ужалили: он без видимой на то причины решил проверить охотничий домик, будто я собирался устроить охоту как во времена старого герцога. Псарня давно пустовала, никто не чистил ружья, хотя зверья в лесах развелось не мало. Помнится, один из друзей моей юности осуждал охоту, как варварство и дикость, даже пытался прочесть нравоучительную лекцию, но в тот раз нашу беседу грубо прервали. Я не любил охоту, правда чувствами руководила не жалость к живому, скорее я просто находил это занятие скучным и старомодным. Я не был блестящим стрелком, и проводить время в седле ради того, чтобы гончие загнали дикое животное в нору, а крестьяне начали поджигать сырую траву — мне казалось не благоразумным. Белка легко брала учебные барьеры, но в лесу она нервничала и несмотря на смирный характер норовила взбрыкнуть. Не рисковать же своей жизнью ради убийства лисы.

Пропустив завтрак, я поднялся в библиотеку. В замке было немало книг, но к своему стыду мне все ещё не удавалось прочитать даже пятую часть. В детстве любовь к чтению мне прививали исключительно розгами. Видно и правда мало пороли: впервые в плен пыльных страниц я попал довольно поздно, к тому времени я уже умел сносно писать и хорошо знал цифры. Плен оказался сладким, я не жалел восковых свечей и своих глаз. Описанные отважными путешественниками незнакомые страны,  удивительные истории придворных заговоров, восстаний и сомнительных реформ — все это захватывало неокрепший ум и наполняло его знаниями. К великому сожалению не все полученные знания в дальнейшем оказались истиной. На жизненном пути мне так и не довелось встретить благородного разбойника, честного пирата или на худой конец благочестивую прекрасную даму, нести чей шлейф я посчитал бы за величайшую милость. Разбойники и пираты оказывались отвратительными в своем вероломстве, а благочестие прекрасной дамы изуродовало глупое ослепшее от надуманной любви сердце. Поделом ей. Очнулся я от боли в левой руке, острое гусиное перо оставило тонкий кровавый след на отливавшей зеленцой коже. Ненависть по-прежнему не отступала от меня ни на шаг. Пожалуй, ненавидеть я научился раньше, чем читать. 

Среди прочих книг стоило особо выделить одну: она попала в замок с моим возвращением. «Жития святой Агнессы» усыпляли даже религиозных фанатиков, самый прилежный и сдержанный из семнадцатилетних мальчишек не рискнул бы взять их с полки. Седые мэтры были готовы схлестнуться в научном споре, используя как предлог любую тему, но и они бы оставили унылую святую наедине с похитившим ее драконом. Я же нарушил покой десятилетнего слоя пыли. Выбор был сделан на глазах у всех, как наказание за очередное упрямое молчание. Но я не собирался читать. Рвать священную книгу было кощунством, и я боялся гнева Создателя. Сжигать страницы, чтобы их не нашли слуги, было ещё большим кощунством. Я ожидал падения неба, выхода вод из морей или удар грома. Однако небо оставалось на своем привычном месте, воды не спешили выходить даже из мутного обмелевшего замкового рва, а вместо удара грома я получил удар в лоб. Не от Создателя, а от человека, своего ровесника. Образовавшийся синяк я тот час же посчитал достаточной карой. 

По счастливой случайности на пороге моей комнаты кто-то из товарищей или слуг обронил толстую стопку бумаги. Я быстро подобрал находку и после отбоя приступил к кропотливой волнительной работе. Жития Агнессы, предпочевшей во имя девичьей чести принять смерть в пламени дракона, блистали девственной чистотой. Я боялся написать первую строчку. Как стоило начать личный дневник? Было ещё не поздно бросить оскверненную книгу в камин или колодец, и никогда не сознаваться в краже и святотатстве. Чтобы не отступить на половине пути, я раскрыл переплет и старательно вывел первую букву своего имени. Писать инициалы полностью я счел небезопасным. Следовало изменить руку, но в этом было что-то родственное лжи, к тому же новый почерк потребовал бы дисциплины и ряда усилий. Мне же не терпелось начать заметки. Оставлять книгу в своей комнате не представлялось возможным: любой поверхностный обыск выявил бы все мои тайны, к тому же мягкая кожа и хрустящая бумага могли стать добычей для острых крысиных зубов. Поэтому книга из библиотеки была возвращена мною на место, при этом я старался придать своему лицу нарочито скучающее выражение. Святая Агнесса служила надёжным стражем моим чернильным стенаниям. 

Книга беспрепятственно покинула стены старого замка. Тот, кто мог бы предъявить права на кожанную обложку с золотым тиснением отсутствовал по неизвестной причине, другие же предпочли не увидеть греха в богобоязненном желании «спасти» святую книгу.  «Святая Агнесса» переехала вместе со мной, и вновь не вызвала ни малейшего интереса ни у одного человека, пеступавшего порог моей комнаты. К святым здесь относились без должного почтения. Изрядно растолстев, последовала она и на войну. В моих вещах предпочитали не рыться, поэтому иногда я проявлял беспечность и оставлял книгу в сундуке поверх одежды и географических карт. Правда однажды мне все же пришлось захлопнуть крышку сундука так быстро, что любопытствующий пройдоха едва успел убрать липкие пальцы. Иногда мне безумно хотелось поделиться секретом с другом, но всякий раз что-то останавливало. Я допускал по отношению к себе непозволительные знаки внимания, легко смеялся шуткам и чувствовал свободу ровно до того момента, как ставил себя перед возможностью показать кому-то, пусть и близкому, «Святую Агнессу». Впрочем это оказалось совершенно неважно, никому не было дела до моих страданий, сонетов и рисунков. 

Расстаться с книгой всё же пришлось, но она догнала меня, завернутая в рогожу, с нетронутой печатью. Теперь мне было доподлинно известно — ее не просто листали, ее читали. Некоторые слова были явно подчёркнуты ногтем, а две страницы и вовсе оказались выдраны. Я совершенно не помнил, что именно я описывал в те дни и не понимал, от чего эти записи сочли ценными. По правде говоря я не мог ответить себе честно: кто из них это сделал. От любого расклада на душе скребли кошки. Из всех прокрученных в голове вариантов я выбрал один, что полностью меня устраивал, и смирился. «Святая Агесса» была обесчещена, как и многие девицы до нее. Однако, на постели, поджав под себя ноги, завывая от боли и жалости к себе, лежала не мифическая дева. 

Шло время, «Святая Агнесса» счастливо избежала костра, впитала в себя кровь и слезы, вернулась в столицу и вновь была изгнана с позором. Ее страницы перешивались, часть была разослана в разные концы страны и возможно разорвана. 

В деревенском трактире пахло вовсе не диковинными маслами южных земель и не ароматными специями востока, здесь все было пропитано дешёвым сладким варевом, кружку которого так любили пропустить неразговорчивые угрюмые северяне. Сам я переступал этот порог не часто, предпочитая вино или на худой конец отвратительно-обжигающую прозрачную жидкость, так похожую на чистую ключевую воду, так легко дурманящую голову. 

Вот и в этот раз старому солдату стоило не малых усилий уговорить меня остановиться в «Синем гусе». Нелепое название всегда резало слух, заставляло испытывать чувство стыда и досады: лучший, хотя тут больше подходило слово «единственный», трактир в часе езды от замка должен был иметь достойную вывеску и благозвучное название. Однако вместо грациозного леопарда или вставшего на дыбы единорога на гладко обструганной широкой доске вытягивала шею раскормленная домашняя птица, для изображения которой бездарный художник выбрал синюю краску, хотя даже младенцам известно, что гуси бывают исключительно серыми или белыми. Правда Колин божился, что в одной компании, ещё до моего рождения, видел такую же птицу, но с гораздо более пышным хвостовым оперением, вот только, по его словам, она скорее напоминала курицу нежели гуся. Для меня это не имело ровным счётом никакого значения, к домашней птице я был равнодушен и даже петушиные бои, увиденные когда-то в юности, не заставили меня впасть в азарт или хоть в малой степени проявить интерес к пернатому братству. В ту пору, неискушенный и даже невинный провинциал, пал жертвой иных соблазнов. Даже теперь, спустя почти что двадцать лет, я нервно передёрнул плечами от неприятного звука. Металлический стакан громко ударился о крепкий дубовый стол и чья-то ладонь жадно накрыла ослепительно-белые кубики. Игра для слабых умом, игра для слабых духом, игра для язычников, готовых отдать свою судьбу на волю коровьих костей. 

-Вашмилость, не смотрите. Пусть солдатня последние штаны спустит, им терять нечего, вашмилость. 

Колин неожиданно расторопно встал между мной и солдатами, занявшими две длинные лавки. Я невольно сделал шаг назад. Старик неправильно понял растерянный взгляд господина, подобная примитивная игра была не способна привлечь мое внимание, и уж тем более меня не интересовали деревенские парни, решившие связать свою судьбу с военной  службой. Какие из крестьян солдаты? Я лишь презрительно хмыкнул. Но внезапно всплывшая в памяти картина заставила проглотить самодовольную усмешку и я резко мотнул головой, отгоняя чёрное воспоминание, пахнущее горящей плотью, порохом и чем-то гнилостно-сладким. Я вновь был в знакомом трактире, вот только трупный запах не покидал мои ноздри. Неужели хозяин продержал в тепле свиную тушу дольше положенного срока? Я брезгливо поморщился и поднес к носу кожаную перчатку, лошадиный пот, смешавшийся с ладаном и свечным воском, действовал отрезвляюще. Впервые в жизни я завидовал своему телохранителю, напрочь потерявшему нюх после лихорадки на болотах. Воистину болезнь может стать благословением, в особенности если ты не идёшь на смерть, будучи не силах стоять на ногах, а в дальнейшем перестаешь страдать от зловония и можешь без содраганий стаскивать трупы в общую могилу. Так и теперь старик и бровью не повел, в то время как я давился подступившими к горлу остатками пищи. Невыносимый дух шел вовсе не от люка в полу, где в прохладе среди льда зимой сохраняли мясо, и не от вертелов, на которых смиренно принимали свою участь уже успевшие подрумяниться цыплята. Так пахло от стола, за которым сидели игроки в кости. 

-Четыре по шесть. И пять. Больше не выкинешь. 

-Правой точно не выкинешь. 

-Сплюнь. Сплюнь. Сплюнь. Сплюнь. 

Я быстро отвернулся и меня стошнило. Сразу стало легче, правда закружилась голова. Стоило выйти на воздух и поскорее покинуть это место, но я рассеянно побрел в дальний угол и сел на широкий табурет, приставленный к неубранному столу. Сидеть на низком, сколоченном под коряжистых крестьян табурете было неудобно, я вытянул вперёд ноги и поймал себя на мысли, что они по-прежнему слишком длинные, а я по-прежнему не могу придумать, куда их деть. 

-Я этих ребят видел как тебя, даже ближе!- визгливый надрывный вопль долетел до моих ушей. Голос принадлежал суеверному солдату, от присказки которого меня так по глупому вывернуло. 

Только привыкнув к полумраку, царящему в трактире даже днём, я смог как следует рассмотреть солдат. За столом сидело четверо, игра в кости шла двое на двое. Я, игравший за свою жизнь лишь в некое подобие «больше-меньше», с трудом улавливал суть происходящего под таинственным жестяным стаканом. Вскоре я смог четко определить источник нездорового резкого смрада. Один из солдат поразительно отличался от трёх других: желтоватое худое лицо застыло кичливой маской и только бледно-голубые слезящиеся глаза постоянно находились в беспокойном быстром движении. Он то и дело потерал одной рукой о другую, и мне казалось, что я вижу пот, скопившийся в бороздках на внутренних сторонах узких ладоней. Если бы я был внимательнее к деталям, то сразу бы выделил его среди товарищей по оружию, такое дорожное платье встречалось лишь у южных дворян, да и добротные сапоги на ногах желтолицего явно не привыкли пылить по дорогам империи, а значит, каурый жеребец, привязанный снаружи по соседству с моей Белкой, принадлежал ему.

-Королю нужны рабы. Ему плевать и на титулы, и на заслуги перед отечеством. Я был готов пролить кровь, свою кровь, за него! 

Немолодая женщина с толстыми красными руками подошла к моему столу и небрежно собрала в грязный передник глиняные плошки. За грузной фигурой я едва мог видеть происходящее вокруг, однако, громко сказанные слова определенно принадлежали именно южанину. Остальные лишь одобрительно мычали и стучали кружками. Впрочем они как раз были из крестьян и состязаться в красноречии с горластым дворянином либо не могли, либо не смели. Представить этих молодцов, рассуждающими о короле, надежде отечества и выборе союзников для предстоящего наступления, казалось невозможным. Все же мы были рождены слишком разными.  

-Я буду кровь проливать, а потом мои дети пойдут огребать плевки таких, как эта сволочь, что сидит себе за чужими спинами? 

В животе предательски заныло и я снова поднес перчатку к носу, не понимая, чего хочу больше: сделать вдох или же спрятать за ширмой из кожи начавший приоткрываться рот. 

-Я что не знаю этих старых дворян, как хапать все под себя, так он первый был, а как отвечать и должок вернуть, под лавку залез и дураком прикинулся. Это вам не бабье по углам резать, это порох и пушки. 

-Ну, да… сена нет. Сгнило сено-то. 

Тихое замечание, высказанное кем-то из солдат, никак не увязывалось с бурлящим потоком, что вырвался из южанина. Его речь можно было сравнить с прорвавшим плотину селем, разносившем обломки пород и крупный сор. 

-Им до солдата дела нет, стар ты или молод. Что старый солдат не годится на мясо? Да вон старик сидит, видно, что и дня не проживет под солнцем и дождем. А они и его прихватят и в самое пекло. Мертвецы жрать не спросят!

Колин, сидевший до этих слов с привычным для него равнодушием, медленно повернул голову в сторону желтолицего. Густые седые брови телохранителя соединились в единую ровную линию. Но внезапно отказавшиеся на нашем столе кружки с дешёвым сладким поилом  заставили его вновь отвернуться от крикуна. 

-Вы, мой лорд, не слушайте его. Как есть дезертир, — Колин говорил в кружку, не отрываясь от питья, и разобрать сказанное мог только я один, — Хотя конечно, папаша ваш ему бы спуску не дал, упокой Создатель безгрешную душу. 

-Д-дезертир? — в отличии от Колина я выпалил опасное слово, даже не пытаясь понизить голос. 

Старый солдат прикрыл веки и кивнул. 

-Я, вашсиятство, таких видел. Сначала у палаток трутся, уши во, — и Колин приложил к своим без того не маленьким ушам раскрытые ладони, — а лошадь чихнет и их сдувает. Только кучка дерьма остаётся. И все б ничего, но пахнет скверно. 

Думаю, мое лицо выглядело несколько растерянным и глупым. Разумеется я видел солдат, бросающихся от охватившего их животного ужаса под копыта коней, видел и тех, кто не помня себя пускался бежать, не разбирал дороги, и падал в грязь, настигнутый пикой или картечью. Но то были неразумные пугливые землепашцы или бывшие ремесленники, которые если и держали в руках сталь до боя, то лишь для того, чтобы разделать баранью тушу. Передо мной же находился дворянин, самовольно покинувший ряды действующей армии его величества, позволяющий при этом отзываться о правящей фамилии так, как будто подбивал маленький провинциальный трактир к стихийному мятежу и государственному перевороту. 

Я сам не заметил, как оказался на ногах. Грубый табурет покачнулся, но был быстро отодвинут к стене моим сапогом. Щеки горели, а сердце подозрительно затаилось в груди и молча пропускало удары. Сочетание праведного гнева и спокойствия захватило меня всего, словно я был диким вепрем, встретившим в родной дубраве, трусливую, сбежавшую с псарни, собаку. Собака повизгивала, прижималась мягким брюхом к земле, но при этом злобно скалила жёлтые уродливые клыки. 

-Кто дал вам п-право! — я постарался придать голосу твердость, свойственную истинному повелителю, каково же было мое удивление, когда стало ясно — меня никто не слышал. Слова, которые должны были встряхнуть заезжего болтуна, осадить и даже напугать, застряли в предавшем тело горле и смогли найти выход лишь в виде едва слышного шёпота. 

-Храни Создатель, — Колин сделал глоток из своей кружки и закатил глаза. 

Что мне оставалось делать? Вновь сесть на табурет и притвориться бесноватым или пьяным, и добавить в копилку сожалений ещё одно? Рука сама нашла эфес шпаги. Но броситься на ничего не подозревающего человека как из засады и нанести смертельный укол было бы слишком низко. Северные земли и так не славились своим гостеприимством, а жившие здесь люди наделялись проезжавшими путешественниками весьма нелестными чертами, грязные и дикие — такими моих подданных описывали в своих заметках напудренные завитые  виконты. Убийство в трактире не взбудоражило бы столичных щеголей, но от чего-то я не хотел вновь стать убийцей, пусть и в глазах тех, кто давным давно забыл звук моего имени. 

-Молчите уж, вашмилость. Он сейчас уймется. Не может человек без передыху столько горлопанить. 

И я покорно опустился на табурет. Подчиняться собственному слуге было неправильно, но перед глазами отчётливо встал образ матери, ее бледное скорбное лицо и сказанное одними губами слово «долг». Я не мог подвести вверенных мне людей, не мог средь бела дня выпотрошить, пусть и в своих владениях, человека, что не поднял против меня оружие. К тому же Колин мог ошибаться. Я сам не раз попадал в просак, сделав поспешные выводы, стоило ли ожидать прозорливости от слуги? Мне доводилось многократно бывать при дворе, и в битвах, я видел чужие земли и прикасался к тайнам прошлого, и все же мог по-прежнему пойти на поводу у ложных представлений. 

-Ты не прав. Мне здесь не нравится. Я хочу уйти. 

Телохранитель с сожалением взглянул на нетронутую кружку, к которой я так и не прикоснулся.  

-Как скажите, вашмилость. Белка небось отдохнула. Разгельдяю то что, он уже стар, отдыхай не отдыхай, а Белка лошадка справная. Смирная, как вам надо. 

Я поднялся с табурета неспеша, и так же без спешки и дрожи в руках натянул перчатки. Монеты я отсчитал верно, хотя был в праве выйти без оплаты. Но это выглядело бы недостойно. Платить свои долги, не быть скупым, не позорить свое имя нищетой — эти нехитрые правила были усвоены крепко, и старался им следовать несмотря ни на что. 

Я толкнул от себя дверь и зажмурился на ярком отраженном от белого снега солнце, когда услышал за спиной тихое «трус» и хрустящий звук, напомнивший мне подзатыльник, прилетавший порой от раздасадованного мэтра неродивому ученику. Никто не остановил старого солдата и не встал на защиту желтолицего южанина. Нагнавший меня у лошадей Колин тоже щурился на солнце, он был доволен. 

Телохранитель охраняет тело, он может закрыть своего лорда от пули, он может выбить из рук кубок с отравленным вином или встать между господином и подосланным убийцей. Телохранитель не покидает своего лорда ни на охоте, ни в бальной зале, ни в палатке военного лагеря. Но в этом мире существуют такие закоулки, куда не то что герцоги, а короли и прочие Наместики Создателя на земле, спускаются без охраны.

К примеру — сны. Мир снов всегда казался мне надежным, дарящим спасение и пусть недолгую — но передышку. Чтобы ни происходило в жизни, я всегда мог расчитывать, что все беды и несчастия отступят прочь, стоит только голове коснуться подушки (ну или охапки соломы на худой конец). Будь на то моя воля, я бы проводил каждый день в постели, как минимум до полудня. В конце концов ни один из людей так и не смог доказать нереальность происходящего во снах, к тому же иногда иллюзии становились столь явными, что я мог осязать их, испытывать наслаждение, боль и разочарование также, как если бы не спал.

Нагретая пуховая перина превращалась под спиной то в облако, то в развивающийся при падении со скалы плащ, и я летел сквозь собственные и чужие воспоминания туда, где не существовало ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. 

Мягкий солнечный свет рассеялся вокруг тонкой юношеской фигуры, балансирующей на окоренном сосновом бревне. Обычно бревно, поставленное на кресообразные распорки служило барьером для лошадей, но в тот день оно превратилось в настоящий гимнастический снаряд. Русоволосый юноша в наглухо застегнутой форме, чем-то напоминавшей военную, медленно переставлял ноги, каждый его шаг был четко выверен, ведь он не даром смотрел исключительно на пряжки башмаков, но никак не на землю. Широко рассатавленные руки удерживали равновесие на норовящем покачнуться бревне подобно раскинутым крыльям птицы. Вдруг одна нога удивительно быстро перенеслась вперед и приняла на себя вес пригнувшегося тела. Руки больше не держались за воздух, а слились с телом в единую линию, у которой явно существовало невидимое продолжение — прямое и острое. Кисть правой руки дернулась вверх и по тонким бледным от скудной пищи губам расплылась торжествующая, немного наивная, улыбка.

-Полагаю, не стоит уточнять, кого вы только что распотрошили, как гуся.

На юношу в упор смотрел его ровесник, в голубых глазах безошибочно читалось осуждение. Говоривший ничем не походил на военного, отросшие каштановые волосы небрежно лежали по плечам, да и все платье подошло бы скорее вельможе, привыкшему выдавать роскошь за изящную простоту. Несмотря на очевидное отсутствие разницы в возрасте вельможа отчего-то казался рассудительнее юноши, предпочевшего совершенно детскую игру обязанностям, выпавшим ему по жребию.

Юноша покачнулся влево и поспешил спрыгнуть с бревна на землю. Было видно, что движения даются ему легко, и пусть в них еще не было отточенности, что появляется лишь спустя годы тренировок, в них не было и резкости или напряжения. Ему еще ни разу не приходилось превозмогать боль. 

-А вы меня осуждаете? Неужели в вас нет схожих чувств?

Стройный голубоглазый вельможа лишь пожал плечами. 

-Вы свернете себе шею, и совершенно напрасно. К тому же некоторые могут подумать, что вы и правда шастаете по крышам во время отбоя. 

-Но ведь это не я. 

На лице юноши отразились непонимание и обида, а между бровями пролегла нехарактерная для его возраста складка. Однако неприятная мысль довольно быстро покинула стриженную русую голову, и освободила пространство для другой, сделавшей открытое, даже немного простоватое лицо, хитрым и полным загадки.

-А я сонет написал. 

— Прекрасной даме? — тонкие брови вельможи недоверчиво изогнулись, но осуждение полностью покинуло его взгляд.

— Нет. Я бы не стал при вас читать о даме. Это посвещение отечеству!

-Создатель… а впрочем это может быть любопытно. Читайте.

И юноша, и его собеседник продолжали свой разговор, не замечая, как их с ног до головы окутывает серый плотный туман. Издалека доносился рокот, но было невозможно судить, гремел ли то гром или же эхом отдавались далекие канонады. 

В распахнутые окна постоялого двора даже с наступлением вечера не ворвалась свежесть. На вечный город по южному быстро опускалась ночная тьма. Все тот же юноша, но ставший заметно выше и взрослее, до боли в глазах всматривался в крыши домов и многочисленные шпили церквей, что до последнего сражались с черной неумолимо надвигающейся пеленой. В опустившихся плечах и потухшем взгляде больше не осталось и следа от прежней беспечной легкости. Святая земля не принимала грешника, и вечный город не давал ответы на накопившиеся вопросы. Юноша шумно захлопнул ставни и отошел от окна вглубь скромно обставленной комнаты.

-Ешьте, мне эти цыплята не лезут в горло. 

За грубо обтесанным столом сидел ничуть не изменившийся голубоглазый вельможа. Его  рубашка оставалась такой же свежей, как в солнечный день, во время поэтической дискуссии, а на бархатном камзоле не было и следа дорожной пыли.

-Вы решили заморить себя голодом? Так будет лучше для всех? Следовало начать хотябы неделю назад. Ах, да, вы пытались, но подозрительно легко сдались. 

-Вы не смеете. Вы для того увязались за мной, чтобы отчитывать? Ешьте. 

Юноша злился, но его собеседник казалось не замечал, ни заломленных рук, ни теней, пролегших под глазами, ни неряшливой небритости. 

-Я увязался с вами, чтобы вы не наделали глупостей, однако, вы невероятно упрямы в своих… хм… убеждениях.

Юноша в который раз прошел от одной давно небленной стены до другой и наконец остановился у стола с ужином. Он опустился на узкий табурет напротив своего спутника и обхватил голову руками.

-А что прикажете мне делать? Как быть? Я проделал долгий путь, и совершенно напрасно. Их здесь нет, обоих. Все бегут от меня, как будто я выходец с того света. Я один. Что прикажете делать?

Тонкие изящные руки в белоснежных кружевных манжетах подтолкнули в сторону юноши глинянную миску с жаренным цыпленком.

-Вы можете поесть, выспаться и наконец побриться. К тому же, сударь, от вас несет, как от свиньи. Или вы решили уподобиться монахам, что позволяют рясе буквально истлеть на годами немытом теле?

Юноша нерешительно открутил ножку от подгоревшей на огне тушки. Также нерешительно пальцами он отделил куриное мясо от кости и громко шмыгнул носом.

-Еще вы можете поплакать и разбить посуду. После ужина естественно. У вас пока есть деньги, гоните прочь печали и тревоги. 

-Что же мне делать? 

На столе незаметно выросла горка куриных костей. Юноша достал из-за пазухи замаранный платок и больше не стесняясь ничего высморкался. Его спутник лишь брезгливо передернул плечами.

-Вам следует написать письма. Прежде всего матери. Представьте себе ее удивление и гнев, если вы не предупредите герцогиню о сложившейся ситуации. А затем… подумайте сами, кому еще вам следует отправить корреспонденцию. 

Юноша привычно нахмурил брови и протянул руку к бутылке вина. Пить вино из кружки, спать в несвежей рубашке, при этом не разуваясь — с каждым глотком это казалось единственными из зол, оставшимися в  мире.

-Зачем же мне писать кому-то письма?

-А затем, что у вас пока есть деньги, но все еще нет связей.

-Деньги… о, эти деньги… я собираюсь пустить их на благое дело. Они не могут служить лишь моему брюху.

-Позвольте, что? Вы собираетесь отдать их нищим в святом городе? Или же отстроить церковь? вы и правда немного блаженный.

Глинянная кружка тяжело опустилась на грубо обструганные доски. Юноша осовело разглядывал своего собеседника, наконец он зевнул и счастливо улыбнулся.

-Нет, эти деньги способны послужить не монахам и нищим. Они помогут торжеству справедливости.

Впервые за все время лицо изящного вельможи отразило не просто осуждение, а искреннее недовольство, быстро переходящее в гнев.

-Вы спятили с ума? А впрочем был ли он у вас? В вашей голове созрел не лучший план, сударь. Я видел все ваши планы, но этот, пожалуй, один из самых дурных. Пишите письмо матери, герцог! Пишите письма кардиналам, выпрашивайте покровительство. Пишите письма друзьям, если они у вас есть. И врагам. Валяйтесь в ногах, хитрите, лгите и обещайте. Но не делайте глупостей.

В ответ на это юноша лишь пьяно хрюкнул и уронил отяжелевшую голову на сложенные руки. Завитые локоны и голубые глаза превращались в легкую предрассветную дымку.

Дородная крестьянская девушка подняла подол шерстяной юбки и, сверкнув белыми ляжками, ловко прыгнула сквозь высокое пламя костра. Практически сразу за ней последовала другая, невысокая черноволосая хохотушка. Южанка привлекла мое внимание брошенным из-под черных ресниц взглядом, пронзительно-синим, неожиданно ярким, на смуглом лице. Среди рослых девушек, белокожих, усыпанных веснушками, она казалась лёгкой маленькой птичкой, что вырвалась на свободу из золотой клетки и бесстрашно бросалась на встречу метели и огню. Напрасно я старался вспомнить, где видел ее до этой ночи, лицо, на мгновение показавшееся знакомым, не встречалось мне ни в крестьянских селениях, ни в городах провинции. Не то чтобы я имел привычку вглядываться в лица своих людей, однако, вся замковая прислуга была мне хорошо знакома, к тому же я не мог бы не заметить подобное лицо среди горожанок или дочерей отставных гвардейцев. Я по-прежнему был холост, а  красивые дочери ремесленников и крестьян не видели греха в том, чтобы получить приданное из рук своего герцога. В юности подобное смущало меня, и в глубине души я осуждал других знатных господ, что покупали ночь бедной девушки и пятнали таинство брака. Одна мысль о том, что кто-то мог принять от невесты подобное приданное, казалась мне отвратительной. С годами я пересмотрел взгляды на многое. В том числе на невинных крестьянских девушек и их осчастливленных женихов. 

Наступавшая ночь сияла кострами и звенела смехом, она была последней в году. 

Черные ёлки отбрасывали причудливые тени на искрящийся белый снег. Огонь отгонял злых духов, что по старинным преданиям, выходили в эту ночь из своих укрытий, норовя навредить людям, оставить их в уходящем году и не пустить  год наступающий. Крестьяне жгли костры, пели песни, в которых мой слух без труда угадывал отголоски древних заклинаний, удивительным образом дошедших до нас со времён диких язычников. 

Остроугольные снежинки касались  разгоряченных щек и таяли, любой, кто увидел бы меня сейчас, принял эти капли за слезы. 

Жар огненных столбов, холостые выстрелы пушек, громкий смех и скверное теплое вино без труда сделали свое дело. Я позабыл о том, кем пришел на этот свет, позабыл громкое имя, высокий титул, а также все тяготы и обиды. Подбитый мехом плащ слетел на землю, и я бросился вслед за синеглазой незнакомкой. Девушка отступила на шаг от своей широкоплечей конопатой подруги и как будто дождалась моей протянутой руки. Пальцы скользнули по вышитому красному поясу и сорвались с цветастой юбки. Любая осталась бы в моих объятиях, любая позволила бы коснуться талии, любая позволила бы мне все, зная кто я. Но моя ладонь напрасно задержалась в воздухе, и упала, не найдя теплой приветливой опоры. Девушка прижалась спиной к высокому черному дубу и обнажила мелкие белые зубы. Так скалятся лесные зверьки, когда готовятся к прыжку. Но она вновь отступила, теперь широкое дерево полностью скрыло стройную маленькую фигурку. Она смеялась над моей неловкостью, но не бросалась прочь. Часть людей, пусть и небольшая, даже в замке, побаивалась своего хозяина, находясь в полной уверенности, что ими заправляет подменыш из холмов, принявший облик покойного герцога. Однако синеглазая незнакомка не боялась ни титула, ни волшебства. Обида тонкой иглой уколола под ребра, напомнив на сколько непривлекательным кавалером сделало меня время, больное колено пусть и придавало ещё большее сходство с отцом, но оно полностью лишило мою поступь уверенности, свойственной аристократии, к тому же лёгкая контузия в сочетании с природной нервозностью тормозили речь, делая ее порой смешной и отрывистой. 

Тронутая южным загаром маленькая ручка показалась из-за дерева и я не без удовольствия понял — это знак идти следом.  Напрасно я оставил свой плащ, но возвращаться за ним казалось невозможной глупостью. Ночь не обещала быть холодной и снежинки теперь превращались в капли, не долетая до кожи. Начинался мелкий, практически осенний, дождь.

Яркая юбка скрылась в густом колючем кустарнике и я мысленно поблагодарил Создателя за то, что тот слепил из облаков свиней и коров, позволяя людям прикрывать свои тела крепкой броней из их шкур. Дикий шиповник сменился еловыми лапами, но мне никак не удавалось нагнать смешливую южанку. Снежный покров под ногами перешёл в подмерзшие лужи и кочки. Здесь, недалеко от стен старого замка, по дну оврага бежал быстрый ручей. Зимой он то замерзал, то вновь пробивался через корку льда. Несмотря на близость оврага, я много лет избегал этих мест. Последнее воспоминание о нем было связано с детством, ребенком я пускал по воде кораблики из щепок и дубовой листвы, воображая, что командую флотом, которого отродясь не было в герцогстве. 

Сапоги провалились в мокрую, совершенно не промерзшую глину, и я оказался в ловушке собственного тела. Падать было не больно, я просто катился подобно крупному бордовому булыжнику, застывшему сгустку то ли красной глины, то ли сердца упавшей звёзды. Дно оврага окутывала густая тишина из дымки тумана. Я больше не слышал ни смеха девушки, ни ее шагов. Сюда не проникал свет стоявшего высоко над лесом полумесяца. 

-Где ты?

Я приподнялся на руках и с досадой отметил, что сбил костяшки пальцев и весь измазался в мокрой земле. Чисто свинья. 

Никто не отвечал. Молчал даже ручей. 

-Эй! 

Я не знал ее по имени. В тишине ночи окрик показался нелепым, жалким и недостойным. Я сгреб горсть снега и осторожно стёр с пальцев кровь вперемешку с грязью. На руке не было фамильного перстня. Он слетел при падении. Прошли те времена, когда мать наматывала на него нитку, чтобы Властелин Севера мог носить перстень отца на пальце, а не подвешенным на цепочке. Я не терял его ни разу, если не считать того постыдного случая. И вот теперь это случилось в Последнюю ночь, на дне глубокого оврага. А виной всему была всего лишь юбка.

Следовало дождаться утра, снег не мог укрыть его, а дождь скорее раскрывал проталины и это облегчило бы поиски. Мой телохранитель взял бы с собой глазастых мальчишек, если бы я сам не нашел пропажу. Я встал на ноги и с облегчением отметил, что даже не потянул мышцы. Вокруг по-прежнему была темнота и тишина, но я более не хотел видеть ни смешливых крестьянок, ни их расшитых поясов. Действие вина проходило, а отсыревшая одежда совершенно не добавляла желаний. Не все свидания заканчиваются так, как нам бы того хотелось. Незнакомка, должно быть, давно грелась у костра и заманивала в свои сети другого.  

Мне смотрели в спину. Я почувствовал это не сразу, но понял, что ни за что не отважусь обернуться. Этот взгляд изучал каждый позвонок и складку одежды, он не мигал и не отрывался. Так смотрят хищники из засады. По телу пробежал обжигающий мороз, ничем не похожий на липкий холодок от промокшего тряпья. Хотелось закричать, громко, так, чтобы пришла помощь, так чтобы отпугнуть то, что притаилась в густой тишине и ждало. Но я даже не мог выдохнуть из лёгких захваченный воздух. 

Я не слышал движения, но оно приближалось, так медленно, что мне показалось, будто в мире пропало время. Темнота передо мной сложилась в неясную дрожащую тень. Очертания показались мне смутно знакомыми, но я не мог вспомнить, где видел этого мужчину в старомодном щегольском платье. У тени не было лица, разве только рот растягивался в подобии судорожной усмешки. 

-Вы вновь упали в грязь лицом, сударь. 

Тень не могла говорить, лишь двигала прорезью, служившей ей вместо рта, однако, в моей голове отдавалось каждое слово. Я знал этот голос, я слышал его раньше, но позабыл, и теперь мог лишь испуганно застыть на месте. Я не мог отступить, иначе бы тот взгляд стал бы ещё ближе, и не мог сделать шаг на встречу тени. Я боялся ее. 

Нависшая над оврагом ветка оказалась цепкой рукой. Изящная кисть в тонких манжетах принадлежала другой тени. Никто давно не носил подобных рукавов и не укладывал волосы по плечам. Тень приблизилась невероятно близко, и я понял, что она была молчалива, без странных конвульсий и голоса. Вторая тень скользила быстро, не касаясь земли, она отдалилась от меня и встала по левую руку от первой. Рядом со второй из земли медленно выросла третья, размытая, безногая. Вскоре я понял, что увечность ее обманчива, просто тень оказалась несколько ниже двух первых и облачена в юбку, рядом с мужчинами встала женщина. Казалось, что они хотят, чтобы я отступил и упал. Туда, где меня давно поджидали. 

Я вспомнил сказки няньки о зелёных могильных огнях, что светят на болотах одиноким путникам. Я вспомнил, как однажды сам видел подобное шествие огней, но теперь не было ничего подобного. Тени не освещались даже могильным светом. На дне оврага сгустилась полная тьма. И само существование теней без света казалось чем-то немыслимым. 

Довольно быстро я понял, что свет был. Луна по-прежнему занимала свое место на небосклоне, однако, вокруг меня толпились тени. Их было много, они касались друг друга рукавами, задевали полами плащей и ряс. Каждая из них была знакома мне, но я не мог узнать ни одну. 

-Мой дорогой...

-Мой мальчик...

-Щенок...

-Свинья...

-Мой рыцарь...

-Мой друг...

-Сударь...

-Мясник...

-Палач...

-Слизняк...

-Ничтожество...

-Опасность...

-Надежда...

-Хуже бабы...

-Мне жаль...

-Оставьте меня.

-Прочь. 

-Вылитый отец...

-Подлец...

Тени шептались между собой и толкались, некоторые из них протягивали руки, но стоило кончикам их пальцев коснуться моей одежды, они таяли, превращаясь в лёгкую дымку тумана.

-Что тебя сделало таким...

-Он всегда таким был...

-Был...

-Был...

-Не жалко...

-И пусть...

Тонкий костяной веер не смог ударить меня по щеке, но голова непослушно дернулась в сторону.  

По дрожащей черной толпе прокатился тихий прыгающий смех. Однажды я слышал подобный смех у слухового окна, а когда рассказал об этом няне, она вдруг стала хмурой и молча зажгла на столе несколько свечей, тогда я не понимал сколько, потому как не знал цифр. Я помнил, что мать накричала на старуху, посчитав, что та запугивает юного графа и забивает его голову языческими глупостями. 

По всем приметам выходило, что тени передо мной принадлежали мертвецам. Дно оврага притянуло в себя все зло, приняло неупокоенные души, что мечутся без пристанища в Последнюю ночь. 

Но призраки не могли причинить вреда, если не слушать их и не следовать туда, куда они позовут. То, что находилось за моей спиной было гораздо опаснее. Оно не было ни живым, ни мертвым, оно было никаким. 

Я забыл все молитвы и заклинания, память, что была со мной на протяжении всей жизни, вдруг совершила предательство. Предательство всегда некстати, предательство всегда вероломно. И глупо. Зачем же она подвела меня? Ведь я и есть она, ведь если я пропаду, от нее не останется и следа. «Создатель, что вездесущ и всеведущ… не так… Ветер, что… нет, не так. Волны, что… да раздери вас на четыре части...». Тени продолжали шелестеть. В этом звуке угадывался плеск воды, так голосили в каминных трубах ветра, так скрежетала под сапогами мелкая крошка гранита, рассыпанная по парковым дорожкам, так трещали сосновые сучья в пожаре, вспыхнувшем от удара молнии. 

Наконец я шумно выдохнул воздух. Пар, вырвавшийся изо рта был теплым, и темнота могильного холода отступила прочь. Я сделал шаг в сторону и под ногами противно хрустнула сломавшаяся ветка. Шелест теней сменился тоскливым воем, напомнившим мне о диких животных, что становились особенно опасными с наступлением снежных месяцев. Хрустнула вторая ветка. Смотреть вниз было неразумно, но там, прямо у моих испачканных сапог белело что-то неправильное, лишь отдаленно напоминавшее ветку. Оно поднялось из мягкого ковра мха под моим весом и теперь отражало свет полумесяца. Я стоял среди растащенных по оврагу человеческих останков. Кости давно вросли в землю, а в перевёрнутом черепе судя по кучке листвы и сухого сена мыши сделали себе надёжное укрытие на зиму. 

Солдат или крестьянин нашел здесь свой последний приют, никто не вырыл ему могилы, не уберёг от лисиц и прочих ценителей падали. Был ли стар он или молод? Был ли умен или глуп? Все терялось среди опавших листьев и мха. 

Я вновь увидел гладкие склоны оврага, высокие ели и разрушенные стены замка. Наваленные груды камней и сломанные зубы башен. Этого не могло быть. Это не было моей землёй, моим домом. Но это были мои холмы и леса. Неужели пока я трясся от страха на дне оврага, мой дом был разрушен беспощадной стихией или неведомым мне врагом. 

Я больше не чувствовал взгляда за своей спиной, и ничего не боялся. Ноги проваливались в хлюпающую грязь и цеплялись за корни деревьев. Дождь усилился. Я побежал сквозь ельник, прямо к стенам. Там были мои люди, моя семья и то, что в считанные мгновения осталось от моего дома. Я приготовился увидеть страшную картину, и мысленно дал себе слово — не закричать и не впасть в безумие.

Свет костра озарил окружённую соснами и елями поляну. Конопатая девушка в шерстяной юбке, громко визжа и смеясь, убегала от взъеросшенного глуповатого на вид парня. 

Теплый сухой мех коснулся моих плеч и я услышал привычные причитания Колина. 

-Васветлось впали в дурность. Время сейчас такое. Нельзя одному. Вдруг побежал побежал ни с того ни с сего. Подумайте о долге, о матушке. 

Я с недоумением разглядывал людей и костры, высокие крепостные стены по-прежнему незыблемо возвышались и поражали любого своим молчаливым спокойствием и надёжностью. 

Содранные в кровь пальцы грелись о вытертый, но все ещё теплый мех плаща, а на руке черным пятном отсвечивало грубое старинное кольцо. 

-За королеву? — стеклянный бокал с прозрачным, и правда похожим на слезы, вином со звоном ударился о тонкостенного собрата.

-О, нет, мой друг, она не королева, это же варварский обычай, — кадык на крепкой шее дернулся от глубокого глотка, и полупустой бокал вернулся на отполированный стол из черного дуба. Игирстое вино пробежало по венам его величества, окрасило царственные щеки красным и придало лукавым глазам удивительное кокетливое выражение.

-Не королева? — я наоборот пил медленно, скорее просто держал на языке пощипывающую пузырящуюся жидкость, — Но ведь вы женились на ней, мой король. Она вошла в вашу семью.

-Женился? Вошла в семью? — громкий несдержанный хохот ударился о хрустальную люстру, золотые пухлые младенцы, что держали в своих ладошках свечи, вздрогнули и заплесали тенями под высоким сводчатым потолком, — Ты глупее, чем я думал. Ах, прости, наивнее. Мне нужно золото. Много золота. Я умею добиваться своего, я умею идти к намеченной цели, и если боги сами дают мне свои дары, неужели я не приму их? 

Я с тревогой вглядывался в знакомое лицо, неужели он смеялся. Как стоило повести себя? Пожать плечами и тоже засмеяться? Нахмуриться и потребовать ответа от своего сюзерена. Ведь вассал может требовать ответа… Сомнение на цыпочках прокралось в мою душу и одним легким движением приподняло полупрозрачную завесу, из-за которой я не видел ни статного светловолосого человека, сидящего напротив меня, ни своей собственной жизни.

-А девушка… Она знает, что не жена вам, мой государь?

-Неужели для тебя это имеет значение? Давай-ка вспомним, когда ты в последний раз неплохо проводил время? Нет, не в одиночестве с бутылкой. Да, я клянусь, ты способен наполнить слезами бутылку. Нет-нет, уволь, в твоем особняке я не прикоснусь к вину.

Мне показалось, что кровь отхлынула от лица и полностью покинула мое тело. Не было никакой нужды оглядываться, чтобы встретиться с собственным отражением в зеркале, я и так знал, что стал белее мела.

-Ты же не отравитель, мой друг? О, Создатель, кого я спрашиваю. Да ты красный как рак. Я смутил тебя одним лишь подозрением. Ты и яд. Несовместимо. Лучше пей.

За спиной государя тихо приоткрылась дверь, и по белоснежной стене залы словно пробежала черная трещина. В проеме стояла невысокая тонкая фигура женщины с расущенными каштановым волосами. 

Я поспешил встать из-за стола и неловко уронил кресло. Раздался грохот, я вздрогнул и сделал непроизвольный шаг вперед. Тонкие бокалы жалобно зазвинели, но государь подставил ладонь и удержал накренившуюся было бутылку.

По белой, украшенной лепниной стене, промелькнула неясная стройная тень, и я отчетливо услышал знакомый смех, в догонку к нему донесся второй, его я также узнал. Этих двоих не было здесь, ни один из них не мог отбросить эту тень, ни один не мог рассмеяться у меня за спиной. К тому же мой король даже не повернул головы, а значит, видение было лишь у меня одного.

-Ваше величество, королева. 

Я судорожно оглядывался в поисках шляпы. Невозможно замереть в изящном поклоне не использовав при этом снятую с головы шляпу. Однако бордовая бархатная шляпа с черным пером оказалась совершенно неизящно смята завалившимся на бок креслом. 

Тоненькая женщина надрывно всхлипнула и закрыла лицо ладонями. Одна ее рука была в совершенно не подходящей к белому платью перчатке. Через мгновение я понял, что перчаток на ней не было, просто одна из рук, обнаженная до локтя, была окрашена темно-синей краской. Дверь захлопнулась и услышал быстрые удаляющиеся шаги.

-Неужели это она заглянула? — его величество лениво потянулся и закинул ногу на ногу, — И впрям проверяет, словно старая ревнивица. 

Метель ударила в окна белой картечью и я отшатнулся, захлопывая ставни перед ее носом. 

В края сосен и елей вступала зима, она продвигалась подобно войску под командованием маршала, что не знал ретирад. 

Зима захватывала поселения землепашцев и маленькие города провинции, врывалась в убогие лачуги, выламывал двери построек для скота и била по щекам замешкавшихся на морозе красоток. 

Однако этим вечером я ждал другого военноначальника. Согласно полученной депеше мое скромное жилище должно было послужить остановкой прескверной птице-кривляке. Воск гербовой печати преломился таким образом, что бесстыжая длинноногая птица пускалась в пляс, стоило лишь попытаться вновь соединить оттиск. 

Рыжий не заставил себя долго ждать. Мой паж неловко согнулся под весом тяжёлого дорожного плаща. Генерал не посмотрел в его сторону, а только стянул с пулых рук краги. К чему весь этот маскарад, ведь он лет двадцать не бывал в седле — никчемная мысль пронеслась в моем задремавшем было мозгу и едва поспела за падением краг на пол. 

-Подбери. 

Кажется, гость все же заметил присутствие мальчишки. 

Я не спешил сделать шаг вперёд и покинуть место у окна, как будто тем самым оставлял пути к отступлению.  

Придворный поклон, шарканье туфель о вытертый столетия назад пол. Взмахи пышных рукавов и правда напоминали крылья. Я тяжело вздохнул и все же переставил ноги. В отличие от дворцовых вельмож я не умел ступать словно по облакам и каждый шаг ботфорт северянина с гулом отдавался в каменных сводах. 

-Герцог, вы стали ещё больше походить на вашего покойного отца. Вы просто сошли с его портрета. 

Генерал всплеснул руками и неожиданно резво для своей туши подпрыгнул на месте, выходя из поклона. 

Я жестом гостеприимного хозяина пригласил гостя к растопленному камину. Ещё утром я велел спустить из Западной башни два дубовых кресла, что достались замку в качестве приданного одной из моих пра-прабабок. Служанка чихала и кашляла, выбивая из обтянутых бархатом сидений вековую пыль и историю одного из самых славных родов королевства. 

Рыжий не спешил раскрывать истинную причину своей остановки в моем замке, и через час светских щебетаний о новостях двора, я едва подавлял зевок. 

-Вы зеваете герцог? Неужели вам совершенно не интересно? 

-Вы правы, мне все равно. 

В былые годы я постарался бы вывернуться и дать ответ, достойный титула и громкой фамилии. Однако теперь приобрел скверную привычку, доставшуюся в наследство от скверного учителя — никогда не врать. 

-И вы не желаете вернуться? Не желаете покончить со своим изганием?

Чванливая птица сама испугалась последнего сказанного слова, замахала крыльями, заклекотала и вновь подпрыгнула на месте в бессмысленной попытке улететь. 

-Генерал, вам напомнить обстоятельства, при которых я покинул свет? Вам напомнить, что это было только мое желание? Так ли живут изгнанники? Принимают ли изгнанники у себя столь обласканных монаршей милостью особ?

Волосатая бородавка на пухлой щеке дернулась,   генерал громко шмыгнул носом, втягивая в себя воздух и наконец нарочито расслабленно вытянул ноги к огню. 

-Вы напрасно воображаете невесть что. И король, и господин регент возрадуются, если вы вернётесь в столицу. 

-Да неужели?

Временами я мог смотреть глаза в глаза собеседнику и походить при этом на кристально-честного младенца. 

-Все обвинения с вас сняты. Мы оба знаем имя преступника.

Я согласно кивнул и поднялся из кресла к своему недавнему приобретению — резному винному шкафу. Уже давно следовало достать бутылку крепкого красного вина и усыпить замёрзшего в дороге генерала. Даже его природная болтливость присмирела бы под действием древней магии хорошего вина. Хотя, кто знает, мой гость мог стать ещё разговорчивее, но тогда бы он не ждал ответов от меня. 

-Белое? Красное? Или вы предпочитаете ваши молотые бобы? Я прикажу. Две зимы назад вышел в отставку по ранению один капрал, он эти бобы варит так, что я не плююсь. Мне даже нравится, если разбавить молоком, разумеется. 

Я стоял в полоборота у распахнутого шкафа и задумчиво рассматривал пузатые очертания бутылок. 

-Красное! 

Генерал впился в мою фигуру цепким жадным взглядом. 

-Постойте. Белое. Вы же сами любите белое. Я помню-помню. Откройте белое. Красное в этих краях кислющая гадость. На севере не хватает света. 

В пожал плечами и достал с верхней полки бутылку, покрытую тонким слоем пыли. 

-Местное вино я пью лишь в кругу своей семьи. Для гостей всегда найдется немного купленного южного солнца. 

-Позвольте я сам!

Я вновь пожал плечами и поставил перед гостем бутылку и два тонких стеклянных бокала. 

-Вы хотите опозорить хозяина? Вы мне не доверяете? 

Надо признать, я веселился, глядя, как побелели от натуги красные холеные пальцы. Генерал с хлопком выковырил деревянную пробку. Кроме крыльев у этой птицы были в наличии крепкие когти и опасный массивный клюв. 

-Мы с вами соседи, милейший герцог, и хоть у меня, в отличие от вас, не мало родни и наследников, но...

-Вы думаете, я на столько идиот, чтобы вас отравить ради своих же бывших земель? И вас и ваших… наследников. Что стоит выстрелить из темноты в ничего не подозревающего птенца? Что стоит нанять пару-тройку головорезов и подкараулить вашего наследника в переулке у веселой таверны? 

Маленькие злые глазки мгновенно налились кровью. Почти прозрачное, с лёгким янтарным оттенком, вино пролилось на стол мимо бокала.

-Вы не станете этого делать. 

-Не стану. Король не признает моих прав. Создатель, храни короля. 

Вино по бокалам я разлил сам. Генерал с явным усилием сделал глоток. Я задумчиво вертел в пальцах тонкую стеклянную ножку бокала. 

-Я нахожу свою провинцию идеалом для тихой и мирной жизни. Я возвел две новые башни взамен старых. Я наслаждаюсь видами родного края, тишиной лесов и холмов. Неужели вы ни разу не выглянули из кареты, чтобы получше рассмотреть поля? Летом здесь все синее от льна. А осенью жёлтое от спелого ячменного зерна. Я люблю песни этого сурового края, люблю те сказки, что рассказывала старая нянька мне-ребенку. Я не готов покинуть стены, где кухарка ставит мне под дверь блюдце со сливками. 

-Со сливками? Под дверь?

Злость ушла из колючего жадного взгляда, теперь в нем осталось лишь растерянное непонимание. Я мог лишь предположить, что мысли рыжего метались по черепной коробке как куры в курятнике.

-О да… Часть дворни на протяжении многих лет уверена, что я не человек. В столицу отъехал их господин, а назад, только представьте, вернулся кто-то другой. Они называют это «подменыш» и страсть как боятся. На сколько мне известно, подменыш — это существо из холмов, без души, сердца и тени. Вечно юное и полное сил. Как видите, дворня языками чешет, что метлами машет. Моя юность осталась далеко позади… там, в столице. И обратно вернулся все таки я. 

-Вернуться. вам необходимо вернуться. Регент не скажет ни слова. 

Я сделал два быстрых глотка и отставил свой бокал в сторону.

-Вот именно. Ни слова. Поэтому я не вернусь. К чему мне это молчание? Тишина милее в родных краях. Вот если бы он топал ногами и визжал, как старая дева при виде гвардейцев, тогда бы я сорвался с места хоть сейчас, без охраны и багажа. 

-Визжал? Как старая дева?

Я отвернулся в сторону, чтобы генерал не заметил тонкой усмешки, заигравшей на моих губах. 

-Я лучше вашего знаю, что этого не будет. Советую вам подумать о сне, генерал. Восточная спальня в вашем распоряжении. 

Ювелиру хватило  одного взгляда на мои перстни, чтобы захлопнуть ставни и запереть лавку изнутри. Маленькая засаленная шапочка сползла с плешивого затылка, когда грузный мастер широко расставил руки и попытался изобразить шаркающий придворный поклон.

-Всегда рад, ваше сиятельство. Всегда рад. Чем я могу услужить столь блистательному гостю?

Подобная лесть давно перестала подкупать меня, хотя, будучи неискушенным юношей, я позволял себе оставлять в мастерской баснословные суммы лишь потому, что был оглушен сладкими речами и ослеплен внезапно обрушившимися на мою голову деньгами, именно благодаря им я чувствовал себя благородным человеком, достойным и дружбы, и любви.

Теперь я держался свободнее и листал кожанные переплеты с аккуратно подшитыми эскизами без напускного равнодушия, я не кривил губы в краденной усмешке, не пытался выдать себя за того, кем не являлся. Такая же полная, как и ее отец, рыжеволосая девушка, дочь ювелира, терпеливо подавала мне книгу за книгой. Хитроумные переплетения браслетов невест, украшенные самоцветами и чеканкой, серьги и колье из розового жемчуга — разумеется ювелир был не просто мастером, он еще и умело продавал свой товар, за чем бы ни пришел знатный гость, пускай увидит то, что способно растопить сердце любой неприступной красавицы. 

-Увы, мэтр, ваши браслеты лучшие из оков, что мне  доводилось видеть, но я пока не собираюсь жениться. 

-Господин желает что-нибудь для себя?

Проследив за размашистым жестом ювелира я не без удовольствия заметил на стене ножны, что подошли бы к фамильному кинжалу, но лишь покачал головой.

-Не для себя. Для человека благороднее.

-Для благородных седин? 

На прилавке тот час возник серебрянный кубок, украшенный сценой псовой охоты на кабана. В былые времена кончики моих ушей прожгли бы шляпу, теперь же я сам не уследил за губами, которые независимо от моих желаний изогнулись неровной скобкой. Гнева не было, напротив, лохматая дикая свинья как будто подбрасывала на своей спине беспомощную тощую гончую, и это порождало бешеное веселье, которое я с трудом мог сдержать в себе.

-О, нет, мэтр, речь о человеке не старом, но благородном. Не найдется ли у вас камня, что способен стать каплей воды? 

-Камень каплей воды? 

Я согласно кивнул. История повторялась, однако, теперь я собирался сделать всего один заказ, и более не надеялся никого купить подобным образом. Никаких братств, никаких тайных орденов, никаких символов вечной дружбы, преданности и верности. Вера в идеалы слишком тесно переплелась с разочарованием и обернулась лишь горькой ошибкой юности, более ничем. 

-Я знаю лишь один подобный камень, господин. И это...

-Слезы скал, — я закончил фразу за внезапно побледневшего ювелира и небрежно отодвинул в сторону массивный серебрянный кубок.

-Вы верите в старые сказки, мэтр? 

Безусловно он верил, как верили все ремесленники и крестьяне, как верили полуграмотные попы и даже жадные купцы, хотя последние не верили ни во что кроме золота и серебра. 

Порог этой лавки я пересек не случайно, в прошлом месяце хозяин тайком продал икону, выполненную с безукоризненной точностью, подобное изображение Создателя могло бы украсить святилище любого дворца, если бы не два изумруда, что поразительно вписались в святой лик. Мэтр боялся, но знал свое дело.

-Всего лишь камень. Что дурного случится, если я набросаю эскиз. Если я вдруг ошибаюсь, вы вольны предложить другую вставку. К примеру сапфиры… а лучше пару изумрудов?